материальное изящество! Так мы вновь делаем сырыми зародыши металла. Так возобновляют минеральное становление. Ритмическое упование алхимии отыскивает здесь материалистические основания. Алхимия верит в «весеннюю» чувствительность минерала, в «весеннее» обновление металла, вновь ставшего сырым. И металл этот каждый раз находит витамины металличности.

Все эти виды диалектики сопряжены с атмосферой страсти, с заклинаниями любви и гневными проклятиями, с диалогом слов оскорбительных и нежных. Этот выговоренный, экзальтированный и ругательный материализм действительно связан с диалектикой человеческих ценностей. Он помогает нам понять не столько вещи, сколько человека, или, точнее говоря, записывает вещи на счет человека. Никогда человек не проявлял такой искренности по отношению к миру, как во времена алхимических грез, ибо зачастую материи, обладающей потенциями к космическим грезам, было достаточно, чтобы разместить грезовидца у основ мира. Вот оно, новое доказательство «ангажированности» грез материального воображения. Алхимия также содержит бесчисленные уроки для теории материального воображения, тем более искреннего, что оно требует тотальной сцепленности с жизнью вселенной.

VI

Не следует удивляться тому, что столь значительное могущество минеральной жизни может способствовать сохранению разнообразнейших живых существ, оказавшихся заваленными в рудниках. Все читали знаменитый рассказ Э. Т. А. Гофмана «Фалунские рудники»[320]. Вспомним, что тело рудокопа, раздавленного в шахте, обнаружилось двадцать лет спустя после его исчезновения. И обнаружилось невредимым, как будто рудокоп погиб вчера. Гофман, следуя присущему ему гению, окутал эту легенду атмосферой сновидений и воспоминаний, – в частности, он поддался всем соблазнам подземной жизни. Искусство рассказчика столь велико, а упоминаемые им рационализации вставлены столь умело, что можно недооценить онирическую весомость образов. Чтобы пережить эти образы во всех их онирических функциях, следует воспользоваться меркой настоящего мифа о руднике-саркофаге, мифа, которому в немецкой литературе суждена была долгая жизнь. Несомненно, рассказ был написан в эпоху, когда образ преданного жениха, «законсервированного» в руднике живительными силами этой шахты, перестал приниматься на веру, и Гофман, желая придать своему повествованию правдоподобие, вынужден был «якшаться» с безумными видениями. Но насколько углубленным стал центральный образ новеллы после того, как легенда была снабжена преамбулой, и нам напомнили о необычайных приключениях, описанных столькими путешественниками, посещавшими скандинавские рудники в продолжение столетия! Лично я читал рассказ Гофмана другими глазами, после того как изучил минеральные образы, образы минерализации. Эта «воображаемая» подготовка позволяет расставить по местам скрытые ценности. Литературная критика обязана познавать прошлое грез так же, как и прошлое мыслей. И вот перед новеллой писателя мы собираемся воссоздать эту легендарную преамбулу.

Прежде всего перечитайте ученый труд, например Бернара Палисси, и вы поймете, что такое эндосмос легенды и опыта. Бернар Палисси считает, что «человек, животное и дерево могут редуцироваться в камень» (Œuvres, р. 203). Между тем, он признает, что относительно человека фактов засвидетельствовать не удалось. Он говорит, что был знаком с одним медиком, видевшим в кабинете некоего помещика «окаменелую человеческую ногу»; другой медик якобы видел «окаменелую человеческую голову». Таким феноменам Бернар Палисси дает толкование, находящееся в центре множества его мыслей: все происходит благодаря «способности к заморозке», в силу аттракции солей. На многих страницах своих трудов Бернар Палисси поистине переживает эту стягивающую способность солей, это притяжение подобного подобным, сыгравшее столь громадную роль в интуициях Бэкона. «Соль находящегося в земле тела притягивает другую соль (соль камней)… и обе вместе могут затвердеть и превратить человеческое тело в металлическую материю».

Бернар Палисси находит новое применение этой столь глубинно субстанциалистской аттракции, являющейся весьма отчетливым признаком материального воображения, когда говорит, что пни виноградной лозы, попав в глину, превращаются в железо, «ибо хорошо известно, что соль лозы, называемой tartare, обладает превосходными свойствами, привлекающими металлы» (р. 207).

Итак, минерализующее действие является здесь в высшей степени позитивным. Мы воображаем, что оно действует против обычных сил распада.

Чем больше мы удаляемся в прошлое, тем более активными становятся эти легендарные силы. Так, в своем Tirocinium Chymicum Жан Беген[321] говорит о принципе каменной соли, о минеральном Эликсире, который сохранил «тело прекрасной девушки, обнаруженное при Папе Александре VI в древней могиле столь свежим, будто она только что испустила дух, хотя это и произошло более 1500 лет назад»[322].

Фольклор, как и старинные колдовские книги, поможет нам подготовиться к легендарному материализму, постоянно задействованному в воображении. Так, Поль Себийо[323] замечает, что медь в некоторых повествованиях называют «минерализованной кровью людей, раздавленных гигантами». Впрочем, известно, что классическая мифология рационализует легендарных великанов через тот факт, что в земле обнаруживаются оссуарии людей громадного роста. Боккаччо упоминает раскопанного в Сицилии окаменелого великана ростом в двести локтей.

Если теперь наш дух исполнится этими стародавними, прочитанными в старых книгах воспоминаниями о людях, то своего рода ониризм чтения, ониризм, формирующийся в области промежуточной между фактами и грезами, позволит принять новый рассказ с большей снисходительностью. С большей легкостью мы воспримем и слегка преувеличенные детали, например, вот эту: на цветах в петлице у жениха «не было ни малейшего следа разрушения» (Hoffmann Е. Т. А. Œuvres, р. 120). Зайти немного дальше дозволенного в фантастическом рассказе – один из способов подчеркнуть правдоподобный характер не столь совершенной фантастики. Цветок? – Нет, какой там цветок, лицо. Разве мы не начитались рассказов о таких чудесах?

Впрочем, теперь мы оказались в центре реалистического образа металлизации, ибо смысл рассказа – в этом образе. Между тем сам по себе этот образ не доносит до нас всей мощи рудника. Необходимо, чтобы мы добавили к нему силы более смутные и глухие, чары жизни минералов, подземной жизни. Эти силы относятся к сфере воображения материи.

Обобщенно говоря, рассказ, подобно сновидческим доктринам рудника, должен подвести читателя к самим залежам, где происходит минерализация. Он должен пробудить в читателе теллуризм, внушить читателю интерес к миру минералов. Влечение к руднику подробно описывается в гофмановском рассказе. Жизнь минералов беспредельно притягивает того, кто посвящен минеральной жизни и смерти. И мы добираемся до сложных образов, в которых психоанализ отыщет превосходный материал для анализа. Символы возвращения к матери и смерти как матери уловлены здесь в их синтезе. Никогда такой синтез не достигал большей силы и напряженности, чем в этом образе. Души чувствительные, более воздушные или в большей степени ощущающие влечение к пьянящей волне, отшатнутся от этого синтеза рудника, матери и смерти. Некоторые образы новеллы они сочтут зловещими. Однако уже тем самым повествование Гофмана с легкостью станет психоаналитическим тестом.

Как только мы чуть пристальнее посмотрим на смешение человеческого и теллурического, нам удастся понять смысл образов смерти в земле и смерти в глубинах. Подземная Королева желает взять жениха для одной из дочерей земли.