вишь, его одолела, почему бы это?

Усмехнулся мужик:

— Наконец-то и к вам, звери, скука пришла; значит, не все разлюли-малина. Кто ее знает, откуда она, эта скука, а надо полагать, что это и есть скука, когда всю жизнь дело не по душе, а делать надо, или когда загвоздка и концов не найти. Очень бывает скучно. А вам для чего это?

— А так, — сказала белка, — только посоветоваться…

— Пойдем, — тянет за лапу грач, — мне от его слов еще скучнее.

А из лесу издалека слыхать кто-то прет, ветки ломает. Наддали шагу. Так и есть: Михайло Иваныч.

— Что ты такая распаренная? — спрашивает медведь белку.

— Да с той поры, как я с грачом связалась, и меня скука одолела, — говорит белка, — скучно мне, Миша, вот что.

— Эна скука! а вот посмотри.

Взял медведь в одну лапу платок, а другой подбоченился, и пустился в пляс: повернется направо, рожь ему в пояс поклонится, налево, полевым цветам подмигнет; а пошел в присядку, зашумели придорожные тополя, завели тополиную песню. Не выдержала белка, да за Мишей, пыль с дороги хвостом метет, запыхалась.

— Спасибо, — говорит, — тебе, Михайло Иваныч, у меня вся скука через лапы вон вышла.

— Ну, а ты, грачок?

— Скучно, брат Миша, скучно мне!

Миша насупился:

— Уведи, белка, этого чернушу куда подальше, мне от одного его вида неприятно чего-то.

Белка скорее грача под ручку — с Мишей шутки плохи!

Дождь прошел. За облаком синело. С дороги подымался пар. И вдруг выкатилась из тумана сама плутовка — лиса.

— Что это вы, други-приятели, — спрашивает лиса, — будто даже похудели?

— Грачу все на свете немило, — сказала белка, — скука его одолела.

— Да чего проще, — щелкнула зубом лиса, — я ему зараз всю скуку как рукой сниму!

И безо всяких открыла пасть: ей самое время закусить после дождика.

— Стой, лиса, — испугалась белка, — не ешь грачонка: в нем скука сидит, захочешь его проглотить, а скука у тебя поперек горла и станет.

— Что правда, то правда, — сказала лиса, — как-нибудь в другой раз… съем без скуки, — путалась лукавая, точно оказывала одолжение, — ну прощайте, пойду покурю!

И только что лиса за куст, из-за куста волк.

— Волк уж наверно знает, — шепчет белка грачу, — как от скуки избавиться можно.

— Волк Волкович, — оробев, не своим голосом обратился грач к серому, — скажи пожалуйста, как мне от этой безобразной скуки избавиться?

— Знаю, конечно знаю, — сказал волк, — да только нынче мне некогда, у кумы баню топят, попариться охота, в другой раз я тебе все растолкую. Прощай! — и побежал.

Грач, как раскрыл клюв — волка слушать, так и стоит дурак дураком.

— Я тоже было настроилась послушать серого, — сказала белка, — чего только волки не знают; ну, видно, в другой раз.

И опять идут приятели.

Грач совсем нос повесил. На свет бы ему не глядеть!

«Я и летать-то, верно, разучился!» думал грач, смотря как весело его ореховая спутница перепрыгивает через дождевые канавки.

Туман, как рядно, расползся: снова печет солнце. Дорога подсохла. И все стало, как было, когда грач поутру летал да перелетывал, про скуку еще ничего не зная.

Глянул грач на небо и показалось ему небо до чего близко, совсем у него под крылом. Одним взмахом отделился он от земли и привычно, будто ничего и не произошло, полетел к себе в лес.

Попробовала белка окликнуть грача, да уж куда, его и не видно. Поглядела ему вслед, порадовалась за него, и свернув с большой дороги, знакомыми тропками пошла к своему елошному зеленому дому.

МЫШКА ЗОЛОТОЙ УСИК

олько размахнулся кот положить свою когтистую лапу на голову мышки, как мышка и говорит коту:

— Не ешь меня, кот, я мышка — золотой усик.

И с того часа стал кот у мышки стричь ее ус: что пострижет за день, вырастет за ночь втрое длиннее. А золото не простое, а серебряное.

И живет кот припеваючи, накупил себе: и сафьяновые серебром подкованные сапоги, и настоящую расшитую золотом егерскую куртку. Захотелось дворец — вырос на горе и дворец. Все за мышкин ус дают, ни в чем не отказывают.

Так жил кот, котовал: чего только душе захочется, все ему само под морду тычется. И стало коту скучно — и вправду, какое веселье, сиди у себя дома у теплой печки, да наевшись с золотых блюд, мурлыкай. А ходить по задворкам такому тоже не стать.

А мышка, кот придет к ней поутру ее усик остричь, мышка всегда весела.

И говорит кот мышке:

— Иди, мышка, ко мне жить: хоромы у меня большие, печь теплая, всего вдоволь!

Мышка с радостью: почему не пойти!

Перевязала она себе шелковинкой золотой ус и за котом пошла. Да не легко это мышке за котом следовать — и не хочет, да все забегает вперед, а коту неприятно, сердится. Кое-как, наконец, поладили, дошли, и водворилась мышка у кота.

Мышка только всплеснула лапками: чего только нет, и куда коту ее золото!

А кот на радостях подарил ей раковинку — кум, морской кот, на именины принес: хорошая раковинка, никогда б не расставался, и только вот для мышки.

Уселась мышка в раковинку и под синюю песню покатила-поехала по морю: ей волна с волной перевивается, ей тростник шумит и камень о камень перескальзывает.

Диву дался кот, и сам было залез в раковинку, уж и хвостом помогал, и лапами и усом — ни с места, только бока себе оцарапал.

И так во всем: у кота ничего не выходит, а мышка что ни затеет, ей во всем удача и всегда она веселая.

И задумался кот: с чего бы это мышка такая веселая? Или и сердце у нее из того же золота, что и усик? не иначе.

И пристал кот к мышке, проходу не дает:

— Отдай да отдай ему золотое сердце!

А мышка понять ничего не может, только золотым усиком поводит.

— И что тебе, кот, за корысть в моем простом, в моем мышкином сердце?

А коту что ни говори, все без толку, и только видит и только слышит: золотое сердце.

Без мышки было коту скучно, а и с мышкой тоску не размыкать. Одно на одно выходит — небольшое веселье. А мышка попрежнему веселая.

И решил кот погубить мышку и завладеть ее сердцем.

— А какой длины у тебя вырастет ус, — спрашивает кот мышку, — если не трогать.

— А должно с