мой запрос! Я перечитывала письмо снова и снова. Мне было слишком тяжело разобраться в этой информации. Институт получил заверенные доказательства моего родства с Хеной. Я прошла все бюрократические процедуры и выполнила все требования при сборе документов.

Но это оказалось никому не нужным.

Почему? Судя по официальным документам, Хена была все еще жива. Следовательно, она должна была дать согласие на выполнение моего запроса. Но как? Каким образом чиновники пришли к такому заключению? Правительство точно так же, как множество людей, чиновников и архивистов, которые должны были знать о Хене, просто пожало плечами.

Польша ответила мне: «Nie wiem».

Эпилог

Мне было трудно прекратить поиски Хены.

Когда мы вернулись домой, дочь Козела прислала мне наши фотографии – в том числе и ту, на которой он утирает слезы, думая о печальной судьбе местных евреев.

Я поблагодарила ее в ответном письме, упомянув, что, как это ни печально, но Сэму так и не удалось найти свою последнюю выжившую родственницу. «Сэму очень дороги Казимежа-Велька и все его знакомые. Он всегда верил, что друзья детства, к которым он всегда относился с большим уважением, скажут ему правду».

Козел пообещал расспросить местных жителей.

А тем временем у нас завязалась переписка с внучкой Гучи, Моникой. Я выслала ей свидетельство о рождении Хены и еще раз спросила, не помнит ли о ней ее тетя. Я отправила ей фотографию хрустального колокольчика, который она мне когда-то подарила. Моника любезно мне ответила, прислала вырезки из газет, где писали о празднике в Казимеже. Она писала: «Я поговорила с тетей. Она не помнит ни Франю, ни Хену Роженку. В 1939 году ей было пять лет, а сейчас восемьдесят семь. Выглядит она хорошо, но многое забыла. Передайте Сэму привет от нашей семьи».

Козел написал мне через несколько недель. Он побывал у тети Моники, Марии, – «у дочери Гучи, который покупал лес у Йозефа Раковского». Они были знакомы с Марией по другим каналам: когда-то она была его соседкой и долгие годы работала вместе с его женой. «Она вспомнила, что после войны Хена куда-то уехала, а потом писала женщине из Загоржице, у которой жила после трагедии. Она сказала, что Хена благополучно устроила жизнь, вышла замуж, скрыв свои еврейские корни, и у нее все хорошо. И она просила ее не искать».

Сэм столько раз спрашивал, а теперь Мария сказала нечто такое, что шло вразрез со всем, что мы слышали ранее! Но ее рассказ никоим образом не мог нам помочь.

Я вспомнила, как мне говорили когда-то: «Даже если она сменила религию, ей нужно было уехать отсюда».

«А об убийцах Роженеков, – писал далее Козел, – сегодня уже никто ничего не знает».

«Не знает или не хочет знать?» – подумала я.

Я спросила у Козела, почему Мария, которая всего несколько лет назад сидела рядом с Сэмом и откровенно флиртовала с ним, ни разу не ответила на его расспросы про Хену. Учителя Хены писали, что она легко заводит друзей. Наверное, и Марию она считала подругой?

Почему во время нашего последнего визита она опровергла собственные слова о том, что когда-то играла в доме спасителей Роженеков с девочкой, о которой нельзя было рассказывать? Почему она обманула Сэма, одновременно флиртуя с ним?

Козел ответил, что Мария не хотела его расстраивать.

И не ответила на вопросы, которые его так интересовали?!!

Я представила, как той ночью Хена замерла в темноте, окутанная пороховым дымом, курившимся над телами ее родных. Когда паника прошла, она должна была куда-то уйти, как и предполагал Козел. В те времена, когда по ночам вооруженные люди выслеживали и убивали евреев, ей нужно было найти кого-то, кто мог бы ее укрыть. Я не знала, осталась ли она в полном одиночестве. Но спрятать одну девочку-подростка даже в то время вполне можно было. Если же она была вместе с юношей, то прятать двоих было значительно сложнее. Как бы то ни было, в конце войны ей было семнадцать, и она вполне могла смешаться с поляками, покинувшими родные места по той или иной причине.

В те времена в Польше было создано агентство по поддержке поляков, вынужденных переселяться с восточных территорий после изменения государственных границ. Государственное бюро по репатриации (Państwowy Urząd Repatriacyjny – ГБР) могло помочь ей найти жилье и работу подальше от ставшего опасным родного города и убийц ее семьи. То же агентство могло помочь ей «перебраться на Запад». Конечно, она не могла воспользоваться этими услугами под собственным именем. Она наверняка предпочла взять другое имя, чтобы сохранить инкогнито в сложные времена, когда никто не пытался докопаться до корней. Козел подтвердил один факт, который совпадал с информацией, полученной от дочери Радзишевского: в 1946 году она вышла замуж за Станислава Лущиньского и в 1947 году родила первого ребенка. И это совпадало с ее рассказом о том, что ее отец посетил Хену близ Вроцлава и вернулся с подарками для ребенка.

Именно так я представляю счастливую развязку для Хены. Она сбежала из Загоржице, сохранив жизнь. Но как она жила после войны? Она могла смешаться с беженцами во Вроцлаве – тогда ни у кого не было местного прошлого. Возможно, когда дети ее выросли, она сказала им, что они – евреи. Это могло их смутить так же, как молодых людей, с которыми я встретилась в доме варшавского раввина после эксгумации жертв трагедии в Едвабне. Я не знаю, кого благодарить за повторное спасение Хены. Возможно, потомки этого спасителя даже не знают, что их семья прятала девочку-подростка, у которой убили всех родных. Может быть, именно к этому человеку обратились власти, чтобы вызвать Хену в качестве свидетеля на процесс над убийцами ее семьи. На суд она явилась, но опознать злодеев не смогла. Никто так и не понес ответственности за смерть пятерых ее родных, погибших дождливой майской ночью от автоматных очередей.

Я не могла назвать Козелу причину, которая могла бы убедить второго спасителя что-то рассказать или хотя бы назваться мне. Родственники убийц Роженеков по-прежнему жили в этом регионе, а то, как местные жители относились к достойным людям, спасавшим евреев, никак не могло побудить этого человека открыто признать свою роль в спасении Хены. Содо публично признались в том, что прятали семью Дула, и соседи неприязненно относились к нескольким поколениям этой семьи. Хотя семью Дула убили, а виновные были осуждены, но потом амнистированы и признаны ветеранами войны со всеми полагающимися привилегиями, семья Содо страдала