годы войны. Но глубоко укоренившаяся гордость польскими партизанами полностью подавляла и отрицала подобные воспоминания. Каждый польский подпольщик считался ветераном войны – даже те, кто был осужден за участие в убийствах евреев. Каждый получил все ветеранские привилегии, в том числе и блестящий новенький «Фиат». Отрицание было полным и безоговорочным.

Когда мы приехали к памятнику, я сразу заметила, как все изменилось. Исчезли чахлые белые березы, которые я снимала, когда мы с Сэмом приехали к обелиску. Теперь массовое захоронение осеняли высокие, мощные деревья, засыпавшие землю толстым ковром желтых листьев.

Я очнулась от воспоминаний и огляделась. По проселочной дороге к нам направлялась длинная процессия хорошо одетых людей средних лет – женщины на каблуках, мужчины в блейзерах. При взгляде на серьезные лица тех, кто решил пройти этот путь, все циничные мысли мгновенно испарились.

Я с трудом сглотнула – слезы подступили к глазам при виде юных скаутов в красных галстуках, которые с торжественным видом стояли у памятника в почетном карауле. В 1942 году немцы заставили местных скаутов заранее выкопать могилу. Теперь же польские солдаты в парадной форме, украшенные разноцветными лентами, стояли у обновленного памятника. Я встречалась с Ари Меллором, пережившим холокост. После войны он поселился в Канаде, а позже приехал сюда, чтобы установить этот памятник. Наконец-то ему удалось привлечь официальное внимание к этой трагедии всего общества.

Вперед выступил мэр.

– Стоя здесь, на месте, где 79 лет назад распахнулись врата ада, я испытываю огромное волнение. Здесь мучители-нацисты убили около трехсот человек еврейского происхождения – граждан Казимежи-Вельки и соседних городов. Послушайте, как здесь тихо… Здесь, в Слоновице, как и в Освенциме и многих других городах Европы, можно услышать эхо мучительных воплей и криков мужчин, женщин и детей. Они взывают к нам из бездны отчаяния и гнева. Можем ли мы не слышать этих криков? Подавлять и отмахиваться от них – это безразличие и высокомерие.

– Сегодня мы склоняем головы перед могилой, где покоятся наши родственники и соседи, – продолжал мэр. – Здесь лежит сапожник, которого схватили прямо в мастерской, лавочник, который никогда больше не продаст хлеба, бухгалтер, у которого остались неразобранные счета, ребенок, который никогда больше не заплачет. Четверть нашего населения состояла из этих людей. Они работали здесь, строили дома, которые стоят и по сей день. Дамы и господа, горе, которое сжимает наши сердца, это прелюдия к новому этапу в истории Казимежи. Сегодня мы – свидетели истории. Мы должны свято хранить нашу память.

После выступлений многих известных людей настала моя очередь. Я посмотрела на стоящих перед памятником людей – около сотни, примерно треть от тех, кто похоронен на этом месте. Я обратилась к собравшимся по-английски, а Гося переводила.

– «Вот я, Господи, hineni!» Так Авраам, Моисей и многие пророки обращались к Богу в Ветхом Завете. Явление очень важно в нашей давней традиции, и эта фраза много раз повторяется в четырех из пяти книг Моисея.

Сегодня шаббат. Только что мы отмечали наш Новый год – Рош Хашана, а на следующей неделе будет главный праздник Йом Киппур. Сегодняшний шаббат мы называем шаббат шува, шаббат возвращения. Мы вернулись сюда, потому что вы позвали и приняли нас.

Я сделала паузу и продолжила:

– Сегодня великий день. Может быть, не все в Польше поступают так же, как вы. Но вы здесь. Hineni.

Я рассказала, как впервые оказалась на этом месте, как грустно и больно было нам с Сэмом. Тогда Сэм нацарапал свое имя на этом памятнике и провозгласил: «Одного Гитлер упустил».

Он был здесь. Hineni.

– Самуэль Раковский привез меня на это место. Сегодня ему девяносто семь лет, он бодр и полон оптимизма. Сэм живет со своей женой Валлой во Флориде. Для него эти места – не только напоминание о великой трагедии, но еще и город, где жила его семья. Здесь жила моя прабабушка Перл Хилевич, здесь мой прадед занимался лесоторговлей, и из его леса строились мосты, дома и амбары. Здесь, на улице Сенкевича, держали лавки наши родственники.

От лица Сэма и всей нашей семьи я поблагодарила мэра и всех, кто организовал этот праздник. А потом я громко произнесла главное:

– Мы также хотим поблагодарить семью Млеко, прятавшую наших родственников, которым удалось выжить. Мы благодарны семье Содо, прятавших наших родственников Дула, и тем, кто прятал семью Роженек и мою тетю Фримет Раковскую, хотя им и не удалось их спасти. Вы не побоялись сделать доброе дело. Hineni.

После моего выступления к микрофону подошел мой муж, и мы на арамейском языке спели кадиш, молитву об усопших. Этого Гося перевести не могла, но я надеялась, что все поняли.

Я помахала представителям семьи Млеко. Может быть, общество наконец-то простит их потомков, уже внуков и правнуков, за то, что их предки прятали евреев? Дануту я не видела, но надеялась, что она не осталась в стороне, боясь осуждения. Позже я узнала, что она осталась дома, потому что как раз в этот день рабочие прокладывали на ферме водопровод. Она боялась, что они наткнутся на кости семьи Дула и потревожат их. Прошло три четверти века, а она все еще волновалась об этом. Потрясающая женщина!

После всех выступлений мэр и другие официальные лица возложили к памятнику венки из живых цветов. Вечером мы разговаривали с мэром, и я сказала, что евреи выражают уважение к умершим, возлагая на их могилы маленькие камешки. Мэр принес камни с собственного двора, чтобы мы могли соблюсти наш обычай. Возможно, собравшиеся были удивлены, но я была глубоко растрогана, когда мэр протянул нам с Сэмми камешки, которые мы и положили к памятнику.

Затем все направились в местную библиотеку, где состоялась презентация новой книги Козела. Помимо всего прочего, там были фотографии и рассказы об истории семьи Сэма. Потом были концерты и спектакли. А потом меня пригласили на сцену для встречи с неожиданным гостем. Моника Анельская! Я не узнала в светловолосой женщине, идущей ко мне навстречу по сцене перед множеством гостей, девочку-подростка, которая когда-то показывала мне коллекцию «Битлз», пока ее дед и Сэм предавались воспоминаниям. Я неловко обняла внучку Гучи. Мне было неудобно, что я ее не узнала. Хотя Гуча всячески преуменьшал финансовую выгоду от получения лесоторгового бизнеса Раковских, мы с Моникой символизировали передачу еврейского предприятия местной польской семье.

После программы ко мне подошли две молодые учительницы. Они сказали, что недавно приехали в город и хотели бы, чтобы их ученики больше узнали о местном еврейском населении. Не может ли Сэм