нас со своей тринадцатилетней дочерью и очень вежливым сыном десяти лет, который дождаться не мог, когда можно будет приступить к эклерам, купленным специально для нас.

Пшемек долго извинялся за то, что не пригласил нас остановиться в его квартире – она недостаточно велика, чтобы принять еще двух человек. А я о такой возможности вообще не думала!

Мы пообедали – они с женой приготовили для нас роскошный обед: гуляш, рататуй, каша, тушеная свекла и квашеная капуста. Я была растрогана тем, сколько усилий они приложили, чтобы нам было хорошо!

Жена Пшемека осталась дома, а мы с ним отправились на рыночную площадь. За пивом и черным хлебом со смальцем (не спрашивайте, про кошер мы в Польше позабыли!) он рассказал мне о деле Хены. Пшемек считал, что стоит повнимательнее изучить информацию о женщине, которая до 2006 года жила в соседнем городке. Некоторые детали ее личной жизни совпадали с жизнью Хены.

– И вы даже нашли ее адрес до эмиграции? – спросила я.

– Я бы нашел ее адрес, когда мог рыться в базах данных неофициально. Теперь это невозможно. – Он сделал глоток пива и задумался. – Похоже, я совершил ошибку, не узнав адрес в то время.

Но потом он добавил, что, если она покинула страну или умерла, найти ее адрес в системе он не сможет.

– Откуда вы узнали, что она выжила? – спросил он.

Я пересказала все, что нам рассказали командир партизанского отряда Августин Вацлав, одноногий бывший полицейский, и дочь ее спасителя, которая после войны получила от нее подарки для ребенка. Вацлав откровенно сказал, что Роженеков убили члены крестьянского партизанского отряда. Пшемек тут же назвал партизанский отряд правого толка, сотрудничавший с немцами и убивавший евреев. И я поняла, что власти знают гораздо больше, чем готовы признать.

– Перед выходом из дома я позвонил своему коллеге. Он очень хорошо знает нашу компьютерную систему. Он подтвердил, что, если она умерла или уехала из страны, я не смогу найти ее адрес 2006 года.

– Я понимаю…

Сколько усилий приложил этот человек, чтобы помочь нам!

Пшемек спросил, почему бы мне кого-нибудь не попросить поискать женщину, которая, по его мнению, в 2006 году эмигрировала в Израиль.

– Да, это возможно, – кивнула я. – Но пока я здесь, я хочу сделать все, что возможно сделать в Польше. Я думала, что смогу разыскать ее здешний адрес.

Пшемек кивнул.

Перед уходом он еще раз пробежался по списку заданий для него и для меня: он еще раз попытается найти адрес по неофициальным каналам, а я обращусь к своим знакомым в Израиле.

На следующее утро я сидела с ноутбуком возле отеля и рылась в израильских базах данных в поисках информации о женщине, которую назвал нам Пшемек.

Глядя на экран, я нахмурилась и застонала:

– О, нет!!!

Я скопировала текст на иврите из документов «Яд Вашем» в Google Translate.

– Это не она. Имена родителей совпадают, но у этой женщины совершенно иная история – она приехала в Израиль из Ташкента через Люблин. Это не она!

Я написала Пшемеку, чтобы он больше не занимался этой версией. Очередной тупик.

В Польше у меня осталось последнее дело: нужно подать официальный запрос в Институт национальной памяти на изучение документов об убийстве семьи Роженек – мы с Сэмом уже не раз пытались это сделать. Теперь у меня было преимущество: Пшемек знал систему хранения документов и дал мне полезный совет относительно составления запросов. Кроме того, у меня появилась новая помощница, студентка из Вроцлава с еврейскими корнями. Она занималась сохранением и восстановлением еврейских захоронений. С ней я познакомилась благодаря программе обучения за рубежом в американских колледжах. Благодаря советам Пшемека и знакомству студентки с официальными процедурами мы составили запрос на все документы, связанные с убийством Роженеков. Я твердо верила, что где-то в государственных архивах меня поджидают пыльная папка или цифровой файл.

В наш последний день во Вроцлаве наша новая подруга вышла из отеля с конвертом, где лежал запрос в Институт национальной памяти, и отправилась на почту. Я боялась на что-то надеяться и все же вернулась домой в оптимистическом настроении.

Вскоре наша помощница (как и многие, кто нам помогал, она предпочла, чтобы я не упоминала ее имя) сообщила, что Институт национальной памяти отклонил мой запрос. Мне нужно подкрепить каждое утверждение нотариально заверенными документами и доказать, что у меня есть родственная связь с тем, информацию о ком я запрашиваю.

Препятствие казалось непреодолимым. Сэм много лет твердил мне, что Хена – его двоюродная сестра по материнской линии. «А ты ей не родственница», – повторял он снова и снова. Но тут в дело вступил Сэмми. Он – настоящий профессионал по работе с генеалогическими базами данных. Он отлично умеет тасовать на экране компьютера квадратики, составляющие генеалогические деревья. И он с головой ушел в работу с базами данных. Он часами тасовал Раковских, Банахов и Роженеков (надо сказать, что фамилия Роженек в нашей части Польши довольно распространена), а я занималась подбором документов для нового запроса.

Однажды из кабинета мужа раздался торжествующий крик:

– Я сделал это! Ур-р-р-а! Вы родственники! Ты – ее прямая родственница!

Сэмми обнаружил, что в Казимеже-Вельке, где проживало около сотни еврейских семей, часто случались родственные браки, а детей в семьях было очень много – в семье матери Сэма было девять детей!

– Ну разумеется, – кивнула я. – А на ком же им было жениться?

Выяснилось, что бабушка Хены была сестрой моей прабабушки Перл.

Достаточно ли близкое родство? Я посмотрела на незаконченное генеалогическое древо и кипу документов, которые следовало заверить у нотариуса и получить государственный апостиль с печатью и лентой. Я все это сделала и отправила посылку в Польшу, заплатив значительную сумму, чтобы она гарантированно дошла до адресата.

Наша подруга из Вроцлава лично отнесла наш запрос в офис Института национальной памяти. Нам она передала, чтобы мы готовились к очередному длительному ожиданию.

Я надеялась получить файл размером с тот, что когда-то прислал мне Пшемек, ну или хотя бы краткий отчет о расследовании, где имелась бы дата приезда Хены на судебное заседание. Ведь когда ее вызвали опознать двух подозреваемых в гибели ее семьи, в судебных документах должен был содержаться ее адрес.

И вот я увидела имя нашей вроцлавской подруги в своем почтовом ящике. Я замерла. Вот оно! Но в письме не было никаких вложений или сообщений о необходимости загрузки большого объема информации.

Новый крах! Институт национальной памяти изучил все документы, анкеты и печати – и снова отклонил