этим я не считал для себя возможным иметь хоть какую-нибудь причастность к этому делу. Я знаю, чем все это кончится… Я хотел бы, чтобы ты прониклась всей серьезностью изложенных здесь вопросов».

Заметим – ладно, Шепилов. Но Фросе и правда было стыдно. Они тогда все такие были.

Так ведь есть еще одна история. Насчет живописи. Она – из мемуаров, там рассказывается про «александровских мальчиков». Г.Ф.Александров – это был человек, которого Шепилов сменил, при Жданове, на посту главы Агитпропа ЦК после жуткого скандала в верхах. Александров и его «мальчики» (а они скоро окажутся героями нашего повествования) в 1946–1947 годах были со скандалом разогнаны с работы за… посещение чего-то вроде партийного дома терпимости. Ну, и тут началось расследование – что за люди; выяснилось, среди прочего, что они с самого начала своей работы в Агитпропе (а начало – это 1937–1938 годы, именно «александровские мальчики» сменили тех, кто был изгнан или расстрелян) очень умело копили материальные ценности. Квартиры, дачи. Брали громадные гонорары за публикации. А деньги вкладывали, среди прочего, в живопись. Поскольку с деньгами еще неизвестно что будет, а картина только растет в цене.

Боже ты мой, с каким же ядом писал Шепилов о том, как эти люди превратили свои квартиры в «маленькие Лувры».

Вот тут я смущенно опускаю глаза. Инвестировать в живопись – это плохо? А как насчет, допустим, хрестоматийных русских коллекционеров Щукина и Морозова – у которых к началу Первой мировой было на двоих более пятидесяти Пикассо, около сорока Матиссов, что в те годы не стоили ничего… Это же теперь легенды арт-рынка. Ну, есть и нехорошие люди типа Амбруаза Воллара, который чуть не даром брал никому не нужные работы Ван Гога, Гогена, Сезанна; художники умерли, а Воллар стал миллионером. Грустная история, но все же: мы как-то успели забыть, что в СССР не то что невозможно, а нельзя – в моральном и юридическом смысле нельзя – было быть богатым. И то была часть коммунистической идеологии. Которую именно в этих аспектах охотно принимали многие.

Надо отметить, что эпоха та кончилась задолго до 1991 года, и начало 60-х – последние, наверное, годы, когда кто-то еще писал такие письма всерьез. Еще отметим, что уже и Шепилов писал не совсем всерьез (мы об этом еще скажем); но это письмо хорошо тем, что где же еще сегодня прочитаешь о том, какими были… нет, какими положено было быть коммунистам.

Это же была какая-то секта, которой полагался если не полный аскетизм (хотя он, если был, то вызывал уважение), то демонстративное нестяжательство.

Секта? А давайте подберемся к теме «Шепилов – коммунист» вот с какого конца: мой дед как глубоко религиозный человек.

Вы же это давно заметили. И по супердраматической сцене под названием «ты победил, Галилеянин!». И по упомянутому в предыдущей главе факту насчет того, что в детстве он пел в церковном хоре. И по как бы случайному упоминанию имени Иисуса в каких-то разговорах.

Вообще-то это даже неинтересно – говорить сегодня, что коммунизм был некоей особой формой христианской религии. Интереснее выяснить, кто первым это сказал и когда.

Бердяев, представьте себе. Николай Бердяев, в книге «Самопознание (опыт философской автобиографии)», в 1940-м году. Давайте посмотрим, что он на эту тему говорит.

«Что я противопоставлял коммунизму, почему я вел и продолжаю вести борьбу против него? Я противопоставлял прежде всего принцип духовной свободы, для меня изначальной, абсолютной, которой нельзя уступить ни за какие блага мира. Я противопоставлял также принцип личности как высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды. Это значит, что я защищал дух и духовные ценности.

Коммунизм, как он себя обнаружил в русской революции, отрицал свободу, отрицал личность, отрицал дух. В этом, а не в его социальной системе, было демоническое зло коммунизма.

Я согласился бы принять коммунизм социально, как экономическую и политическую организацию, но не согласился его принять духовно. Духовно, религиозно и философски я убежденный и страстный антиколлективист. Это совсем не значит, что я антисоциалист. Я сторонник социализма, но мой социализм персоналистический, не авторитарный, не допускающий примата общества над личностью, исходящей от духовной ценности каждого человека, потому что он свободный дух, личность – образ Божий.

Я антиколлективист, потому что не допускаю экстериоризации личной совести, перенесения ее на коллектив. Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом. Коллективная совесть есть метафорическое выражение. Человеческое сознание перерождается, когда им овладевает идолопоклонство.

Коммунизм как религия, а он хочет быть религией, есть образование идола коллектива.

Идол коллектива столь же отвратителен, как идол государства, нации, расы, класса, с которым он связан.

Но социально в коммунизме может быть правда, несомненная правда против лжи капитализма, лжи социальных привилегий. Ложь коммунизма есть ложь всякого тоталитаризма. Тоталитарный коммунизм есть лжерелигия. И именно как лжерелигия коммунизм преследует все религии, преследует как конкурент…

Тоталитарный коммунизм, как и тоталитарный фашизм и национал-социализм, требует отречения от религиозной и моральной совести, отречения от высшего достоинства личности как свободного духа.

Пример насильственного тоталитаризма дали старые теократии. Современный тоталитаризм есть обратная сторона кризиса христианства. Тоталитаризм отвечает религиозной потребности и есть эрзац религии. Тоталитарным должно было быть христианство, свободно, не принудительно тоталитарным. Но после неудачи насильственного тоталитаризма (теократии) оно стало частичным, оно загнано в уголок души и вытеснено из всех сфер жизни. Тоталитарным же стало то, что по существу должно быть частичным – государство, нация, раса, класс, общественный коллектив, техника. В этом источник современной трагедии».

Итак, коммунизм ведет борьбу с религией – как конкурент; он возник в качестве реакции на тоталитаризм теократии (церкви) и кризис того тоталитаризма; и он создал нового идола – идола коллектива.

Это великолепно.

Конечно, мы с дедом об этом говорили. Не о Бердяеве, к сожалению. А, допустим, о некоторых особенностях мышления его поколения. В те годы, когда он уже мог воспринимать это мышление критически.

Но мы пока в 60-х, и возвращаемся к тому самому письму, где про виноградник и Фросю, из числа тех, что хранятся в шепиловском архиве в копии. Адресат, напомним, дочь брата Александра, с которой у деда была долгая дружба. У этого письма есть и начало. Вот такое.

«17 июня 1961 года.

Ирма, дорогой друг мой!

На днях мне стало известно, что твой брат Владимир, человек, носящий твою и мою фамилию, уже длительное время подвизается в церковном хоре. Он вступил на этот путь, еще будучи студентом консерватории. Когда же перед