слабое, тяжелый ритм, вредоносное желание вписать в этот первый звук камертона все и сразу.

А еще мои фото на берегу Малаккского пролива, я тут какой-то губастый, с развевающимися волосами.

И – дедовы черновики того самого, памятного его письма мне, в ответ на письмо, которое я даже не ему писал.

Помнится, я его получил, в ужасе прочитал… И ничего не понял. Первая реакция была – «все-таки возраст есть». Раньше назвать деда «старым» мне бы и в голову не пришло.

«Москва, 15 сентября 1976.

Дорогой Дима!

На днях пришла мама, взволнованная в высшей степени. Причина – твое письмо.

Я, конечно, прочитал его тотчас же, многократно перечитал впоследствии и пришел к выводу, что у твоих родных, и искренних друзей, которым дорого твое настоящее и будущее, оно, это письмо, не могло не вызвать чувства взволнованности, озабоченности и тревоги.

А мне оно особенно больно, т. к. все, касающееся тебя, я воспринимаю ближе к сердцу и острее, чем то, что касается меня непосредственно».

Ключевые слова тут, повторю – «ничего не понял». Произошла история, вроде как со мной, которая привела деда (и маму) в ужас – а я как тогда, так и годы после этого не понимал, в чем же дело. Только сейчас, анализируя дедову (и его современников) систему мышления, опыт, разные варианты идеологии, я понимаю, что это было: как встреча двух гуманоидов с разных планет.

Ну, для начала надо признать, что в те первые недели в Сингапуре я слегка свихнулся от самоупоения. И были основания. Вот одно из моих первых писем, в жанре дневника. Помечено: «нумер 378 в 12-м корпусе Наньянских лагерей». Вторая дневниковая запись (отлично писал, резко, вдохновенно) – «Того же дня 17.30. Я в продвинутой группе. Этого и следовало ожидать». (По итогам тестов, которые нам устроили на знание языков и истории.) Что там еще было, в этом и других первых письмах – да вот же дед, на одной из своих, знакомых уже читателю, карточках аккуратно выписывает: «понурый быт» и «грязные нравы». Об обезьянах: «их тут, правда, очень много, в брюках, с папками или теннисными ракетками». В комнате – «все удобства, включая, очевидно, микрофоны». «Лично я ЦРУ не боюсь и могу спать хоть с Уильямом Колби» (тогдашний директор этой организации).

Далее: «Нам очень много и грязно врали про суровость местных условий». «Курю “Мальборо”, но намереваюсь перейти на “Кент”». «Мои сигары здесь стоят каждая 3 доллара 50 центов». (Эту выписку дед пометил, красным карандашом, знаком «?!».)

И подпись: «Царь блока Дима».

Должность царя у нас была сменная и выборная. Это был человек, который перед сном обходил весь бетонный периметр блока с длинной палкой в руке (посохом, как у Ивана Васильевича) и уничтожал мелких гадюк. Да-да, кампус университета был не в центре, а на окраине пригорода – Джуронга, дальше начинались джунгли, ползало там что угодно. В случае появления крупных пресмыкающихся надо было идти звать охрану. Титул возник из следующей фразы: «не царское это дело – гадюк бояться».

В общем, передо мной – документальное свидетельство тяжелого случая, эйфории юношеского всемогущества, ощущения: вот это и есть, наконец, мое место на земле и моя жизнь, такая, какой должна быть.

Кстати, это ощущение у меня возникает до сих пор, когда я в очередной раз прилетаю в любимые юго-восточные края.

Но что же вызвало ужас мамы и деда? Помню, тогда читал, читал это его письмо – и не понимал.

«Твое письмо к маме – развязное по стилю и пестрит грубыми словечками и характеристиками. Я не хочу воспроизводить здесь их, но такие черты и элементы бьют в глаза…» (далее – те самые выписки).

«Ты пишешь, что лично я не боюсь даже… и т. д. Это бахвальство, неуместное и опасное. Я думаю, у тебя нет основания сомневаться, что у меня жизненного опыта и, в частности, опыта человека, который побывал в 30 странах, побольше, чем у тебя. Что значит “я ничего не боюсь”? Разве дело в этой квази-храбрости? Дело – в постоянном чувстве ответственности за каждый твой поступок и намерения. Это необходимо и на Родине. Но это в стократ обязательнее в тех условиях, в которых ты находишься. Говоря об ответственности, я имею в виду ответственность и за слова, за каждое слово: ведь дело не в том, что и как ты хотел сказать, да еще и по-домашнему, по-простецки, по-приятельски, допустим, своим однокашникам. Дело в том, как оно звучит фактически, как может истолковаться. Ведь слово – это острейшая вещь, и часто даже его оттенок имеет важность, в том числе политическое значение. Ведь тебе пошел 22-й год. Ты на пороге окончания университета, а здесь можно и нужно осознавать всю полноту ответственности за свои слова и дела. Твое письмо к маме не свидетельствует, что такая осознанность стала у тебя чем-то органичным.

Если ты не можешь писать своим родным и друзьям письма с должной сдержанностью и ответственностью за применяемые слова, тогда лучше ограничиться краткой информацией: как здоровье, как идут занятия… Такая информация по крайней мере не будет ввергать нас всех в пучину тревог…»

О чем это? Что я сказал не так? Я не понимал. Ясно, конечно, что он писал, хорошо зная, что послания из-за границы могли и должны были вскрываться, так что он ничего не мог сказать прямо, только пытался, пытался, а я все не понимал, отвечал ему, выражая свое недоумение… А он в ответ – «В твоих письмах сквозит упоение успехами». Ну, сквозит, а что – нет успехов, что ли?

И он снова мне отвечал – вот тут черновики: его, например, жутко возмутили мои слова о том, что ничего мне присылать не надо, разве что гаванские сигары, которых в СССР тогда было множество, и недорого.

«Меня тревожит другая сторона дела: “мальборо”, “кент”, “гавана”, пробковый шлем – это те же самые вопросы о тенденциях, о которых мы говорили. Уверяю тебя, Дима, что в советской интеллигентской среде, в том числе, среди твоих товарищей… (такие вкусы. – Д.К.) не вызывают ни умиления, ни восхищения, напротив, они вызывают иронию и насмешку…»

Тут он был совсем неправ. В этой среде и среди моих товарищей было все в порядке. Хотя суть он чувствовал и пытался предупредить… И вот оно. Либо я начну думать о том, что пишу, либо, предупреждает дед, «ты гораздо раньше, чем положено по плану, окажешься у “Веги”». (Это мощный музыкальный центр, который я с