Ключевую роль в ней сыграл муж Джиневры, последней документально подтвержденной хозяйки Катерины. Донато ди Филиппо ди Сальвестро Нати – престарелый искатель приключений, сын флорентийского столяра, ставший в начале XV века гражданином Венеции, он почти всю свою жизнь провел в лагуне, занимаясь разнообразным и не всегда успешным предпринимательством: изготовлением роскошных шкатулок из слоновой кости в мастерской Бальдассаре дельи Убриаки, финансовыми спекуляциями в банках Риальто, но главное – золотобитными мастерскими, важнейшими производителями златотканого шелка, изменившего и моду, и экономику эпохи Возрождения.

Пьеро так обязан Донато и Джиневре, что уже после освобождения Катерины составляет для них, вероятно, бесплатно, огромное количество более или менее важных документов: доверенности, завещания, заверения сделок купли-продажи и, в первую очередь, поручения на возврат капитала, который Донато оставил в Венеции[36].

Как известно, основу златотканого и золотобитного производства составлял труд женщин, черкесских и татарских рабынь, привозимых через Константинополь из порта Тана (современный Азов в устье Дона), конечной северной точки Шелкового пути, самого дальнего форпоста европейской цивилизации на краю небытия.

Катерина родилась свободной в краю, не знающем времени, среди рощ и родников Кавказских гор. Насильно втянутая в поток истории, она пересекла Черное море, видела золотые купола Константинополя в последние мгновения их блеска, незадолго до турецкого завоевания, добралась до Венеции, а затем и до Флоренции вместе с шестидесятилетним Донато, который вернулся в родной город в начале 1440-х, чтобы наконец-то жениться на Джиневре. Мир Катерины оказался бесконечно шире мира Донато, Джиневры, да и практически любого из тех, кого она встречала за свою долгую жизнь.

Если она и впрямь мать Леонардо, напрашивается шокирующий вывод: гений Возрождения – вовсе не итальянец, вернее, итальянец лишь наполовину. Другой же половиной, возможно лучшей, он – сын рабыни, чужестранки, стоящей на самой нижней ступеньке социальной и гуманитарной лестницы, женщины, что сошла с приплывшего неизвестно откуда корабля, лишенной права голоса, достоинства, документов, не умеющей ни читать, ни писать и едва говорящей на нашем языке. Женщины, пережившей все насилие, все унижения, чтобы передать сыну свою самую страстную мечту. Мечту о свободе.

6

Полет коршуна

Винчи, 1453–1462 годы

В своих рукописях Леонардо почти не оставил воспоминаний о детстве и об отношениях со столь неординарной матерью, в значительной степени повлиявшей на формирование его характера и личности.

Лишь много лет спустя, примерно в 1505 году, на полях листа, посвященного полету птиц, он записал «раннее воспоминание», первое в своей жизни: «Пишу здесь пространно о коршуне как о предначертании судьбы, ведь самое раннее детское воспоминание мое – о том, как к моей колыбели слетел будто бы коршун и, сунув мне в рот свой хвост, многократно тем хвостом шлепал по губам»[37]. В тосканских холмах коршун встречается часто, это не слишком крупная хищная птица. Леонардо с восхищением наблюдает за его полетом, надеясь почерпнуть кое-какие детали для создания летательного аппарата. Благодаря мощным крыльям и, прежде всего, широкому хвосту коршуны имеют обыкновение кружить высоко в небе темным пятнышком, очерченным лучами полуденного солнца, чтобы затем камнем рухнуть вниз, застав свою маленькую жертву врасплох.

Перед нами больше чем просто воспоминание – это игра воображения, сон наяву, символическая реконструкция своего темного происхождения, любовной истории собственной жизни. Но кто в таком случае коршун? И что за хвост, проникнув в рот ребенка, принимается шлепать его по губам? Олицетворение любви – или насилия? Однозначного ответа быть не может, грезы и воспоминания здесь сливаются воедино: Катерина, в первые годы кормившая сына грудью, вынужденная разлука с ней и порожденная этим травма, незаживающая рана в душе того, кто никогда не сможет назвать эту женщину матерью или мамой, никогда не сможет признаться, к какой семье принадлежит на самом деле. Кроме того, в представлениях того времени, в бестиариях и сонниках коршун – фигура недобрая: это аллегория зависти, предзнаменование смерти родителей. А уж рождение под знаком коршуна явно не сулит великого будущего.

С кем Леонардо провел детство? Согласно флорентийскому праву, сын рабыни наследует положение отца, то есть рождается свободным, а отец обязан содержать его и дать соответствующее образование. Однако сер Пьеро пока не в состоянии этого сделать, ведь его карьера во Флоренции только начинается.

Весной 1453 года он поспешно женится, даже не истребовав приданого, на Альбьере, шестнадцатилетней дочери чулочника Джованни Амадори, человека богобоязненного, последователя блаженного Джованни Коломбини, основателя ордена иезуатов. По сути, Альбьере и из дома-то выходить не пришлось, поскольку молодожены, не имея собственного жилья, поначалу ютились в крохотной комнатушке в доме Амадори в Борго-де-Гречи, в глубине виа Нуова ди Сан-Ромео (ныне – виа деи Магалотти), но вскоре сняли домишко неподалеку, на улице, теперь носящей имя виа Боргоньона, а в те времена звавшейся виа де Вергоньози.

О том, чтобы взять к себе Леонардо, Пьеро даже не думает. Успешно избежав серьезных юридических последствий, грозящих виновному в совращении чужой рабыни, он должен позаботиться о себе и своей новой семье. Тем не менее ответственность свою Пьеро осознал и сделал все, что посчитал справедливым исходом: устроил переговоры между Джиневрой, Донато и Франческо, спас Катерину от рабства, добившись ее освобождения, потом перевез в Винчи и даже нашел бедолагу ей в мужья, да и самого Леонардо уберег от печальной участи в сиротском приюте. Теперь же мальчику, вверенному заботам бабушки с дедом и любовному попечению матери, предстояло оставаться в Винчи.

Катерина, что вполне естественно, по-прежнему кормит маленького Леонардо грудью, да и в дальнейшем останется его главной эмоциональной привязанностью. Так что нет никаких сомнений, которое из двух своих пристанищ, сумрачный дедов дом в Винчи или материнский в Кампо-Дзеппи, где двор всегда полон детей и животных на вольном выпасе, он предпочитает.

Но на каком языке мать поет ему колыбельные перед сном? Что рассказывает о своем происхождении, о сказочных местах, где родилась: может, старинные предания о легендарных героях-нартах и своем затерянном в горах народе, сказания о священных горах, подпирающих небо, о могучих силах природы, громах и молниях или бурлящих реках, о грозных речах богов, обращенных к людям? Как учит уважать и почитать нашу общую истинную мать, природу, и жизнь всех ее созданий? Как передает сыну собственное неутолимое стремление к свободе?

В другом доме, у деда Антонио, мальчик много общается с дядей Франческо: в 1452 году тому едва исполнилось шестнадцать, он «сидел в доме и ничего не делал». Франческо стал для Леонардо практически старшим братом, вечным товарищем по играм, и имя это, пускай в шутливой форме, нередко встречается среди его более поздних, уже