так и будет таскать кухонную посуду на себе. А все потому, что у него нет жены, которая принесла бы ему кувшинчик воды.

От этих слов Темир готов был сквозь землю провалиться. Не найдя что ответить, он, расплескивая воду, помчался домой, подальше от этих насмешливых и острых на язык созданий…

Однажды жарким летним днем, когда караванные тропы, проходящие через высокогорные перевалы, стали проходимыми для людей, в кишлак неожиданно нагрянули сборщики налогов. Первым об этом оповестил сельчан кишлачный глашатай, хромоногий Турулбай, который, перебегая от одного дома к другому, кричал:

— Слушайте, люди, и не говорите, что не слышали! Собирайтесь у Дерева Советов. Чиновники великого эмира будут собирать налоги.

Пока народ собирался, два толстомордых сборщика налогов, расположившись в тени дерева на небольшом, выгоревшем на солнце ковре, не торопясь закусывали

Видя, что все мужчины кишлака в сборе, старший из чиновников эмира объявил:

— По приказу эмира, во имя Аллаха и Мухаммеда с жителей кишлака Кохи-Саяд будет взят налог за год вперед.

Люди молча, не ропща выслушали эту горькую весть. За многие века эмиры и беки с помощью служителей Ислама из некогда свободных землепашцев и скотоводов выпестовали послушных и безропотных рабов, о которых богатеи в буквальном смысле этого слова вытирали ноги. Даже здесь, вдали от городов и караванных путей, в самом поднебесье, чиновники эмира олицетворяли собой безмерную власть над телами и душами горцев.

Вышедший из толпы, уважаемый всеми аксакал Данияр, показывая какой-то документ с печатью, пытался доказать, что кишлак уже оплатил все налоги, но чиновник его грубо оборвал:

— Жалкий раб, ты должен слушать, что тебе скажут слуги эмира, и не должен высказывать нам свои ослиные мысли. А вы, рабы эмира, — обратился он к безмолвной толпе, — должны делать только то, что я вам прикажу!

Подозвав кишлачного аксакала, он приказал:

— Вызывай по одному.

Первым пред очи чиновников предстал глава большого семейства, отец Юлдыз, Касымхан.

— Чем будешь платить, деньгами или натурой?

— Откуда у меня деньги, господин!

— Сколько у тебя добра в загоне?

— Овцы в количестве десяти голов и корова с теленком, — низко поклонившись, глухо сказал Касымхан. — Все это принадлежит мне, Касымхану, жителю кишлака Кохи-Саяд, рабу эмира и бека.

— Именем эмира и Мухаммеда, пророка его, — торжественно объявил чиновник, — здесь будет взыскан налог с эмирского раба Касымхана. Так, — обратился он к своему помощнику, — пиши, от имеющегося в загоне скота в количестве десяти голов овец, коровы и теленка, взимается налог сагубордор, в размере двух овец и теленка.

Касымхан упал на колени и запричитал:

— О, Аллах, чем же я буду кормить зимой свое большое семейство?

— Нечего было девок плодить, — ухмыльнулся чиновник. — Продашь одну, вот и ртов поменьше будет. Если хочешь, то взамен твоей дочери, которая мне приглянется, я могу оставить тебе теленка? — осклабился он. — Решай, старик. Смотри, не продешеви, пока я добрый.

В это время к чиновнику подошел священнослужитель в длиннополых черных одеждах, который пришел вместе со сборщиками налогов. Подойдя к писарю, он пропищал:

— Запиши еще одну голову овцы.

Чиновник, словно это так и должно было быть, дописал еще одну голову.

— За что? — в отчаянии взвыл Касымхан.

— Вах, вах, какой ты нехороший человек. Неужели ты, сын осла, не узнаешь меня? Ты, наверное, забыл, что имаму мечети по закону полагается десятая часть.

Пастух, опустив руки, в отчаянии вглядывался в глаза окружавших его сельчан, ища поддержки, но в напряженных, перекошенных горем лицах был виден только животный, всеохватывающий страх.

Оставшийся скот в свою очередь был разделен по закону на пять частей. Одного барана записали за казной, а остальными чиновник облагодетельствовал убитого горем пастуха.

Весь день сборщики налогов взимали с жителей дань «по справедливости». Весь день над кишлаком стоял вой и плач женщин.

Выросшие вдали от чиновников и эмирских нукеров сыновья Ибрагима не были похожи на своего отца, забитого нищетой пастуха, давно забывшего свои тюркские корни. Темир и его старший брат Фархад ни за что бы не потерпели над собой такого обращения, какое позволяли себе прибывшие от эмира чиновники. К своей радости, Ибрагим накануне отправил сыновей в горы, на заготовку корма для их немногочисленного стада.

Когда через несколько дней Темир и Фархад спустились в кишлак, сборщиков налогов в кишлаке уже не было, они возвратились в Бухару. Вслед за ними пастухи угнали многочисленную отару овец и небольшое стадо коров и телят.

Узнав, что эмирские чиновники, производя внеочередной сбор налогов, ополовинили и их стадо, Темир, сверкая глазами от негодования, воскликнул:

— Я бы не позволил так издеваться над собой!

— Мальчик мой, не гневи Аллаха, ибо гнев божий ждет тебя лишь на небе, — смиренно произнес мудрые слова старый Ибрагим. — Не гневи эмира и его подручных, ибо гнев их скоротечен и страшен, он может оборвать твою жизнь в любой момент.

— Чем жить в рабской преданности, лучше умереть! — воскликнул гневно Темир. Никто тогда и помыслить не мог, что этому юношескому девизу он останется верен всю свою жизнь.

— Весь в деда! — с гордостью произнес Ибрагим, обнимая сына. — Твой дед Мухамед-бек был хоть и не богатым, но смелым и гордым человеком. Он не раз ходил, под знаменем эмира, в военные походы, но так и не разбогател. Самую большую ценность, которую он четверть века назад привез из похода, была твоя мать, Джамиля-кызы. Я не рассказывал раньше тебе об этом. Помни, что твоя мать — дочь туркменского вождя, была добыта дедом во время набега на афганское селение. Нас поженили. Но недолго прожили мы вместе, после того, как ты родился, она умерла. Да приблизит Аллах к себе ее добрую душу.

— Я похож на нее?

— Да! Ты — копия матери!

— Как ты думаешь, отец, я могу понравиться девушке? — неожиданно для себя спросил Темир, покраснев до кончиков ушей.

— Мать твоя была настоящей красавицей. А раз ты весь в нее, значит, тоже не кетменем сделан. А чего это ты об этом спрашиваешь?

— Да-а-а так… — замялся вдруг Темир.

— Вах, вах, мой мальчик, неужели ты уже присмотрел себе черноокую горянку?

— Да, отец, — еще больше смущаясь, промолвил парень.

— И кто же это?

— Юлдыз!

— Юлдыз. — Ибрагим задумался. — Дочь Касымхана, что ли?

— Да, отец!

— Но она же еще почти ребенок, — удивился Ибрагим.

— Но я же не тороплюсь, — деловито ответил Темир, — по обычаю, сначала Фархада надо женить.

— Да! Ты прав. Только нашему Фархаду никто из кишлачных красавиц почему-то не нравится. Смотри, если все будешь делать по обычаю, можешь так в женихах и остаться.

— Не бойся, отец, я своей