глубоких колодцах и скважинах, в оазисах, окружённых золотыми песками. Она всегда была водой. Это, именно это составляло основу её естества. И лишь на какой-то краткий миг вода обрела тело, вышла из берегов, чтобы стать чем-то бо́льшим, другим. Чтобы владеть землями? Возможно, но не только, ведь это мелочно и вторично. Чтобы узнать, каково это, быть человеком, впитывать жизнь его глазами, ушами, осязать её и радоваться каждому дню? Уже ближе к истине. Но явно не для того, чтобы огорчаться превратностям судьбы. Какое ей дело до всех этих людей с их честолюбием, амбициями и интригами, когда она — стихия? Корабли могут сколько угодно бороздить океан, но им никогда не удастся его покорить.

Секунды больше не растягивались, они продолжали свой бег, а холод всё так же пронизывал её от макушки до пят. Но стихия не давала ей долгожданного успокоения; напротив, стихия бунтовала, поднималась бурлящим водоворотом, штормовой волной, ледяным столпом. Она не позволит из-за таких мелочей отойти в мир иной — она, которая может снести их всех, если нужно, с лица земли. И Паландора это знала, ведь стихией была она сама.

Киана с силой оттолкнулась от мелкого и насквозь промёрзшего дна, выпрыгнула из воды дельфином и мягко приземлилась на подёрнутые инеем подмостки. Укрылась большим полотенцем в лавандовых цветах и листьях мелиссы и тут только заметила, как стучат её зубы от холода.

Раздался шелест гравия и ледяной хруст, и она увидела, как со стороны замка к ней приближался Рэдмунд.

— Девчонки, — сказал он, поравнявшись с ней, — поторопитесь. Ведь скоро наша очередь. Киана Вилла просила передать, что так мы все к обеду не уложимся. А вы смелая! — добавил он. — Не побоялись нырнуть в полынью. Настоящая гердина.

Паландора смутилась: неужели он видел её? Как она выбиралась из озера — в чём мать родила. Она не спросила об этом и вообще не вступала в диалог, но, кажется, он и сам это понял по её глазам и прибавил:

— Не стесняйтесь. Даже если я кое-что разглядел, там нет ничего такого, чего мне не предстояло бы увидеть в грядущие дни.

И, подмигнув ей, Рэдмунд отправился прочь. Она же осталась стоять, бледная от холода и сама не своя от гнева. Это его надо было столкнуть в прорубь, а не прыгать самой! В самом деле: в этом было куда больше смысла. И как это ей раньше не приходило в голову? Стало совершено ясно одно: двоим им не было места на этой земле. И если Паландора пыталась её покинуть, Творец тому свидетель, и потерпела неудачу, значит, дело стало за ним.

Глава 30

Легко сказать — дело стало. Как часто, обуреваемые яростью, имо желают смерти другим. Даже не просто желают, а готовы и сами приложить к этому руку. Потом буря чувств утихает, мысли приходят в порядок, и самим им становится чудно́: как же так, ведь всего лишь минуту назад они готовы был растерзать этого человека — ради чего? И зачем? Что на них нашло тогда…

Бывает, конечно, и так, что даже спустя какое-то время намерение не отступает, превращается в навязчивую идею или оформляется в план. Но здесь уже возникают свои сложности. Лишить другого человека жизни не так легко, как может показаться, даже если замысливший это обладает всеми средствами для осуществления задуманного и сокрытия улик. Ещё сложнее приходится, когда ты ограничен в средствах — и, к тому же, постоянно у всех на виду.

Что касалось Паландоры, которая сроду ничего не планировала и предпочитала действовать по наитию, она, ослеплённая гневом, посылала вслед этому человеку проклятия, которые беззвучно срывались с её онемелых губ. Но, едва он скрылся из виду, как киана возвратилась в парную, отогрелась, пришла в чувство — на том всё и завершилось. После бани девушки точно так же, все вместе, поднялись в замок, где каждая из них нарядилась к обеду, тщательно расчесала волосы и сама, либо с помощью подруг и служанок, заплела их. Когда они, наконец, были готовы, прибежал запыхавшийся гонец, который доложил, что королевская карета преодолевала последние изгибы серпантина. Тотчас же кликнули оркестр, собрали всех и каждого из самых дальних закоулков замка. Гости посолиднее расположились у балюстрады вестибюля во главе с пожилой хозяйкой, а молодежь выстроилась шеренгой во внутреннем дворе. Рэдмунда чуть ли не на закорках приволок Налу: пытаясь повторить подвиг своей невесты, тот тоже, не будь дурак, сиганул в прорубь, но слегка не рассчитал свои силы, а также не принял во внимание тот факт, что он это делал впервые в жизни. Подумал: раз хрупкая девчушка сумела окунуться, то он уж и подавно не ударит в грязь лицом. В итоге из полыньи его вылавливали втроём, а после долго отпаривали и поили горячим чаем с настойкой зверобоя (Агрис постарался, пронёс под полой). Паландора, услышав эту историю, глядела на него с плохо скрываемым злорадством и даже в какой-то момент пожалела, что его вовремя вынули из воды. Сама было испугалась своих мыслей, но потом вспомнила, что благодаря ему она лишена теперь счастья, и решила, что бояться здесь совершенно нечего.

Наконец из-за поворота показался отряд из шести всадников на великолепных белых скакунах, которые шагали, высоко поднимая ноги и синхронно качая шеей то вправо, то влево, словно раскланиваясь. Вслед за ними ехала лакированная карета чёрного дерева, покрытая позолотой. Её крышу венчала золотая корона, инкрустированная натуральными драгоценными камнями, каждый величиной с голубиное яйцо. Едва она остановилась, и лакеи отворили дверцу и откинули подножку, как оттуда, вопреки этикету, выскочила темноволосая четырёх-пятилетняя девочка со вздёрнутым носиком и серо-зелёными глазами.

«Это и есть замок Пэрфе?! — с восторгом воскликнула она. — Ух, как высоко, у самых облаков! А у нас, всё-таки, целая крепость, и ров широкий, как река, и двор широкий, и сам замок вдвое шире, и… и конюшни тоже!»

Она бы и дальше продолжала хвастаться, но вслед за ней поспешно спустилась рослая королева, одной рукой перехватила девчушку поперек талии, отчего та тоненько пискнула, второй облачила её в зимнюю шубку и склонилась у дверцы кареты в почтительном поклоне. Её примеру последовали все остальные. Тогда, наконец, из кареты показался сам король Дасон в утеплённом чёрном бархатном костюме и роскошной пуховой мантии, расшитой листьями лавра. Он вёл за руку своего сына Адейна, который задрал маленькую ручонку чуть ли не до небес, чтобы достать до ладони отца, и