рисунков Бёрди и мотивационных постеров в мамином кабинете. Даже голограммы стало сложнее замечать. (Нет худа без добра, да?..) Чем чаще я их видела, тем меньше я обращала на них внимание. Моя семья ушла в прошлое, словно выцветший снимок на стене.

Единственным, что бросалось в глаза отчётливо и неотвратимо, была толпа людей.

Набивавшаяся в узкие коридоры и лестницы, выстаивавшая очереди в туалет, шаркающая по кухне и гостиной. Уставшие взрослые с их отрешёнными взглядами, словно раненые солдаты, ждущие приказа, куда двигаться дальше, периодически закатывали глаза и тоскливо переглядывались между собой, пока дети не видят.

Они не просто захватили дом. Они залезли мне в уши, в мозг. Я слышала всё. Разговоры о чудовищных ценах на парковку, как дети доводят их до белого каления, а ведь ещё четыре недели до конца каникул. Я слышала сплетни про семейные конфликты и скандальные разводы, увязала в бесконечных склоках между братьями и сёстрами. Слышала, как дети моего возраста говорили: «Напомни, зачем мы сюда пришли» и «Что за тошнотворный запах сырости?» и «Не хочу я изучать местную историю. Хочу чипсы!»

Когда я закрывала глаза, то видела только их и больше никого. Когда они покидали дом, в моей голове всё равно раздавались их голоса.

Интересно, мама и папа тоже считали дни до начала школьных занятий, как эти родители? Они тоже закатывали глаза, пока мы не видели?

Я стала смотреть на вещи глазами туристов, а не своими. Наши комнаты действительно мрачные и неуютные. У мамы действительно был небольшой животик. Папа был не очень-то хорошим художником. Возможно, он был просто… неудачником. Возможно, вся наша жизнь – это недоразумение.

Я вспомнила, что сказала Джилл. «Ты не будешь гнить. Но твои воспоминания могут превратиться в труху».

Я хотела снова стать хозяйкой в собственном доме.

Поэтому всё, что произошло дальше, совершенно логично.

31

Терпение мёртвой девочки не железное

Если говорить о толпах людей внутри дома, то дождливые дни ухудшали ситуацию раз в десять. Как только начинало накрапывать, народ устремлялся в дом, наполняя комнаты запахом мокрой одежды и разочарования. В такие дни дом казался меньше и даже темнее. Словно нелопнувший шарик с водой, трепещущий от нерастраченной энергии.

Почти всё утро я проводила в комнате, которая некогда была моей, свернувшись калачиком поверх стёганого одеяла с цветочным рисунком, которое я никогда бы не выбрала сама, и слушала, как дети жалеют нас: «У них что, правда не было пиксельных лагуновых скинов для мультиплейерного микробокса-консоли виртуальной реальности?», а потом спрашивали: «Куда дальше?»

Я могла выбрать любое другое место в доме. Например, забраться на кровать Бёрди. Спрятаться под кухонным столом на несколько часов. Могла спокойно посидеть на клумбе в саду. И тогда всё сложилось бы иначе.

Но я решила зайти в мамин кабинет, и это случилось.

Народу набилось много. Медоу, самая стеснительная и робкая из охранников, сидела, нервно теребя одно из своих самодельных ожерелий.

В комнате собрались два хихикающих подростка, мужчина в возрасте с горячей чашкой КуппаГрубба и женщина, чьи сыновья-близнецы пытались вскарабкаться на мамин письменный стол.

В довершение всего мамина голограмма тоже оказалась зажата в толпе и повторяла без остановки: «У вас ещё остались вопросы о жизни работающих матерей в двадцать первом веке и о том, как мне удавалось сочетать работу и воспитание детей?»

Однако каждый раз, когда она это говорила, старик закатывал глаза и отпивал свой вонючий напиток из жуков, а подростки принимались хихикать и отвечать: «Нет уж, спасибо!»

И вдруг, как гром среди ясного неба, старое забытое чувство завибрировало внутри меня. Не сердцебиение, конечно, но знакомое жужжание, которое я не ощущала уже очень давно. Я свирепо поглядела на непрошеных гостей, и пульсация усилилась. Они в прямом смысле использовали мамин кабинет как комнату ожидания, пока не закончится дождь. Её жизнь, её карьера были всего лишь забавным, нелепым перевалочным пунктом, где можно убить время и выпить мерзкий личиночный кофе перед обедом. Ни один из них не «проявлял интереса» и не «учился на историях прошлого века», как говорила Оливин.

.

За исключением двух мальчиков помладше. Если бегать сквозь мамину голограмму и визжать от смеха, будто она садовая поливалка, можно назвать «учиться на историях прошлого века». Но в порыве безграничного великодушия, которое частенько сопровождает ослепляющие вспышки мудрости, я вдруг поняла, что нет смысла винить этих идиотов. Они не виноваты в том, что не чувствуют всю особенность этого кабинета. Потому что здесь всё не так, как должно быть.

Во-первых, здесь слишком опрятно. Когда мама была жива, в этой комнате царил самый настоящий бардак – такой, что ещё немного, и смело можно участвовать в телепрограмме «Уборка в доме». Всегда стояло по меньшей мере пятнадцать чашек недопитого кофе, тарелки с недоеденным перекусом, лежали горы бумаг и куча недоиспользованных коралловых помад. Она вовсе не была чистюлей.

А сейчас всё по-другому. Неудивительно, что туристы не чувствуют особую атмосферу. Это не мамин кабинет. Он не соответствует исторической правде. И жизни в нём нет. Только ламинированная табличка на письменном столе с пояснением:

Как типичные работающие матери начала двадцать первого века, Рейчел Рипли старалась зарабатывать деньги, работая из дома. В этой тесной комнате находились письменный тол, лэптоп, картотека и телефон, что отвечало всем её рабочим потребностям, хотя сейчас эти инструменты кажутся примитивными.

Я не понимала, что это значит, но одно я знала точно. Мне не нравится, что мою маму называют примитивной. Или типичной. Она не была типичной. Она была потрясающей. И она была моей.

– Мамочка, пойдём дальше. Здесь нечего смотреть, – сказал один из мальчиков, утомившись бегать сквозь мамину голограмму.

– Сейчас тебе будет на что посмотреть. – Мой голос был хриплым и надтреснутым, будто сломанные рождественские гирлянды, слишком долго пролежавшие на чердаке.

Никто не обратил на меня внимания.

Я попробовала снова.

Я сказала:

На этот раз слова дались мне легче. Как приятно громко говорить в собственном доме. Когда я в последний раз это делала?

Я уже и забыла, как легко я повышала голос, когда настроение портилось. Какое это наслаждение – кричать и слышать гул и грохот собственного голоса.

Я вошла в кабинет. Он казался бежевой стерильной коробкой. Неудивительно, что мальчики заскучали. Как и все гости. Этой комнате не хватает атмосферы, вот в чём проблема. Небольшой беспорядок ей точно не помешает.

Эта мысль залетела в мою голову так же легко,