зализывать и доводить до клеенки не надо и гнаться за чрезмерной красивостью тоже не надо. Живопись должна быть простая и верная природе».

Работая на свежем воздухе, делая этюды с натуры, перенося на полотно русскую природу, Левитан невольно ощущал близость барбизонцев. Они тоже создавали свой национальный пейзаж, показывая прекрасные уголки Франции. И особенно высоко ценил Левитан нежные, правдивые картины папа Коро.

Антон Павлович Чехов сказал как-то, что если бы Левитан жил во Франции, то он стал бы одним из основателей барбизонской школы.

Однажды после охоты Левитан вышел на незнакомую дорогу, которая тянулась среди полей.

По бокам бежали узенькие тропки. Они то отходили от дороги, то снова приближались, а иногда совсем сливались с ней. Вечерние тени пасмурного дня окрашивали все в серовато-лиловые тона, навевая какую-то смутную грусть. Среди низкого кустарника на дальних перелесках выделялись высокие сосны.

Медленно шли по дороге две сгорбленные старушки с котомками. Около старенькой иконки на придорожном столбе они остановились и набожно перекрестились. «Да ведь это Владимирка, по которой когда-то, звякая кандалами, прошло в Сибирь столько несчастного люда», — вспомнил Левитан.

Много тяжелого видела эта дорога. Недаром поется в песне:

Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль,

Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль...

И среди других несчастных сотни русских революционеров, беззаветно боровшихся за счастье народа, шли в далекую ссылку по унылым просторам старой Владимирки...

Так родилась картина, которую многие считают лучшей работой Левитана; картина, которую можно назвать историческим пейзажем.

Под низко нависшими свинцово-лиловыми тучами тянется грязная, рыже-черная дорога с придорожным столбом. Понуры фигуры странниц. Притихла, поникла природа. Все пронизано унынием и беспросветной тоской, безграничным человеческим горем.

Вспоминается история русского революционного движения, и невольно слышится так часто сопровождавший ее кандальный звон. Многое можно услышать и увидеть, глядя на картину Левитана «Владимирка»...

И совсем по-другому звучит, говоря о радости, о пробуждении природы, весенний пейзаж «Весна — большая вода».

Растаял снег. Опушку небольшой рощи залила весенняя «большая вода». Выделяясь рядом с зеленой сосенкой и старой ольхой, тянутся к небу белые молодые березки. У берега стоит лодка. Вдалеке виднеются избы — Левитан избегал изображать людей, но любил разными деталями напоминать о человеке.

Деревья уходят за пределы холста, словно Левитан хочет сказать: «Это только уголок природы, только часть лесочка, увиденная художником». Под его кистью березки, лодка и разлив реки превратились в картину. О чем-то знакомом, близком, родном вызывают воспоминания правдивые пейзажи Левитана. С мягкой грустью они передают подлинную красоту русской природы. Уголки России оживают на полотнах художника, ставшего создателем русского национального пейзажа и написавшего за свою короткую, сорокалетнюю, жизнь около тысячи картин...

И. ЛЕВИТАН. Владимирка.

СОЛНЦЕ И ЦВЕТ. Весной у газетных киосков Парижа наблюдалось необычное оживление. Смеясь, люди передавали друг другу газеты. Они читали вслух отрывки и обсуждали их. Одна из газет писала: «От этих картин шарахаются лошади». В другой можно было прочесть: «На Париж обрушилось бедствие: выставка якобы живописи. Многие смеются перед холстами. Так в сумасшедшем доме несчастные подбирают камешки и думают, что у них алмазы».

Речь шла о выставке импрессионистов, открывшейся во втором этаже небольшого здания на бульваре Капуцинок. Здесь импрессионисты устроили свою отдельную выставку, потому что их картины ежегодно отвергались официальными выставками. И вот теперь на стенах ателье висело 165 картин совершенно непривычного вида. Именно на них обрушились критики парижских газет.

Среди выставленных картин одна называлась: «Впечатление. Восход солнца». Написал ее Клод Моне. «Впечатление» по-французски— impression. Эта картина и дала имя новому течению — импрессионизму.

В 1862 году двадцатидвухлетний художник приехал из Гавра в Париж, чтобы учиться в мастерской художника Глейра. Однако очень скоро выяснилось, что они совершенно не подходят друг к другу.

Моне рассказывает, что, осмотрев сделанный им этюд обнаженного натурщика, Глейр сказал: «Неплохо! Совсем неплохо сделана эта вещь, но слишком точно передан характер модели. Перед вами коренастый человек, вы и рисуете его коренастым. У него огромные ноги, вы передаете их такими, как они есть. Все это очень уродливо. Запомните, молодой человек: когда рисуете фигуру, всегда нужно думать об античной красоте».

Выслушав учителя, ученик сказал своим друзьям: «Бежим отсюда. Эта школа нас погубит, здесь нет главного — искренности».

Молодые художники-импрессионисты — Моне, Ренуар, Дега, Сезанн и другие — создали живопись, которая по-новому стала изображать реальный мир. Их не понимали, над ними смеялись. Они жили в нужде, часто голодая и за гроши продавая свои картины.

«Друзья приносят нам из дому хлеб, чтобы мы не умерли с голоду, — писал Моне. — Неделя без хлеба, без огня, без света — это ужасно. У меня остановка из-за отсутствия красок».

Но, несмотря ни на что, они работали, не изменяя своим убеждениям. В отличие от барбизонцев, импрессионисты не уносили свои этюды в мастерскую. Они начинали и заканчивали картины под открытым небом. Однажды, когда картина была так велика, что трудно было писать ее верх, Моне вырыл канаву и опустил туда часть холста, но в мастерскую все-таки не ушел. Мастерскими импрессионистам служили лодки, берега, поля, лес, городские балконы.

На картине Моне «Бульвар Капуцинок» изображен тот самый бульвар, где была открыта выставка. По шумной парижской улице двигаются толпы гуляющих, катится поток экипажей. Солнце освещает часть улицы, кусочек карниза, тент над витриной, и ясно видно, что все это нарисовано с того балкона на втором или третьем этаже, на котором стоят двое мужчин в цилиндрах. Моне наполняет свои картины светом, воздухом, движением. Он не смешивает на палитре несколько красок. Он пишет каждой отдельно, отказываясь от черных и землистых тонов.

Раньше художники, чтобы передать свет, должны были подчеркивать его контрастами тени. Импрессионисты стали изображать свет по-новому, использовав для живописи закон физики.

Проходя через призму, солнечный луч разлагается на три чистых цвета — красный, желтый, синий. Там, где они смешиваются, по краям, образуется три составных — зеленый, оранжевый и фиолетовый.

Живопись не может передать силу света. Если смешивать краски на палитре, тон получится грязноватым. Поэтому импрессионисты стали класть на полотно отдельные мазки тех красок, на которые разлагается свет, проходя через призму. А так как хрусталик в глазу зрителя представляет собой такую же призму, то он как бы объединил цвета, воссоздавая свет.

Эта техника была совершенно новой и возмущала многих своей кажущейся небрежностью. Вблизи «Бульвар Капуцинок» превращается в какую-то неразбериху мазков,