её горла с низким, вибрирующим гулом. Курица задрожала, перья на ней встали дыбом, а обычно тусклые, равнодушные глаза вдруг выпучились и стали красными, как свежая кровь. Они заблестели, расширились, и в них мелькнуло что-то — не разум, не страх, а отголосок того, что видела Марина, того, что теперь жило в этой птице.

Василиса взяла топорик — старый, с отполированной рукоятью и острым лезвием. Подняла его, и свет луны блеснул на металле. Грудь её сжалась, будто кто-то давил изнутри. Она знала, что делает. Каждый раз, когда лезвие падало, в ней умирала маленькая частичка души, которая ещё помнила жизнь без этого.

— Прости, — шепнула она, но рука не дрогнула.

Топорик опустился одним движением. Хруст — резкий, влажный, как ломающаяся кость, — смешался с коротким, быстро оборвавшимся кудахтаньем. Голова упала на землю, глаза остались открытыми, мутными, глядящими в никуда. Тушка неловко дёрнулась, лапы заскребли по дереву, и кровь, горячая, алая и густая, хлынула из обрубка шеи. Она била струёй, заливала пень, стекала на землю, смешиваясь с грязью. Запах — металлический, тошнотворный — заполнил всё вокруг.

Василиса подставила старую, с синими цветочками по краю, что казались нелепыми в этом кошмаре, миску. Кровь лилась в неё, булькала, стекала по стенкам. Голова курицы моргнула — медленно, устало, как бы прощаясь, — и в этом движении был весь ужас Клинцовки, весь её мрак. Старуха замерла, дыхание её остановилось, а сердце сжалось от непереносимой тоски.

Она отвернулась, сжимая миску, и кровь капнула на сорочку, оставив тёмное пятно.

Василиса пошла назад, перешагнула, по-прежнему лежащую без сознания Марину, и, не глядя на неё, вошла в избу. Рассвет, слабый, розовый, лживый, пробивался сквозь тучи. Он нёс с собой не надежду на лучшее, а лишь по-своему напоминал, что Клинцовка своих не отпускает.

Глава 2: Незнакомка

Душный августовский вечер висел над Клинцовкой, как застарелая лихорадка, что не отпускает даже в прохладе ночи. Воздух был густым, липким, пропитанным запахами пота, дешёвого пива и прелой земли, которая лежала на полях за деревней. Улицы, утопавшие в грязи после вчерашнего дождя, блестели в тусклом свете единственного фонаря, мигающего у перекрестка, словно подыхающий зверь. Свет его падал на облупившиеся стены домов, на покосившиеся заборы, на ржавые остовы машин, которые стояли у обочин. И всё это казалось мёртвым, застывшим в ожидании конца. Клинцовка не жила. Она выживала, тянула свои дни, как старик, что давно забыл вкус хлеба, но всё ещё цепляется за дыхание.

Единственным островком шума в этой тьме был клуб. Он располагался в низком здании на краю деревни, сложенном из серых бетонных блоков, облупившихся и потрескавшихся, как кожа на руках старухи. Над входом - выцветшая до бледных пятен, вывеска "Клинцовка Night", буквы которой едва угадывались под слоем пыли и паутины. Изнутри доносилась громкая, рваная музыка, с басами, что били по ушам, как молот по наковальне. Свет неоновых ламп, красных и синих, пробивался сквозь мутные окна, падал на асфальт перед входом, смешиваясь с грязью и окурками, валяющимися под ногами у входящих. Люди здесь собирались не для веселья. Они приходили, чтобы забыться, утопить тоску в пиве и дешёвом самогоне, заглушить её криком под музыку, которая давно всем надоела, но при этом всё ещё играла, как заезженная пластинка.

Марина стояла у стены, прислонившись к холодному бетону, что впитал в себя сырость ночи. Её джинсы, потёртые на коленях, липли к ногам от пота, а кофта, тонкая, синтетическая, с выцветшим рисунком, облепила спину, пропитавшись влагой. Она держала в руках пластиковый стакан с тёплым, мутным пивом, с пеной, что давно осела и пахла кислятиной. Глоток обжёг горло, но она всё равно пила, медленно, глядя на толпу внутри через открытую дверь. Люди двигались вяло, будто марионетки с обрезанными нитями, их бледные, с тёмными кругами под глазами лица казались масками, которые давно забыли, как улыбаться. Густой, едкий дым от сигарет висел в воздухе, смешиваясь с запахом пота и пролитого алкоголя, создавая духоту, от которой кругом шла голова.

Её взгляд цеплялся за Игоря. Он стоял у барной стойки. Это был высокий, подтянутый молодой человек, с широкими, мощными плечами под чёрной футболкой. Его русые волосы, чуть влажные от жары, падали на лоб, и он то и дело отбрасывал их назад резким движением руки. Марина знала эту привычку. Она знала также его громкий, чуть хриплый смех, который легко было услышать сквозь шум клуба. Знала, как он смотрит на неё, или, по крайней мере, ей казалось, что знала. Они не были парой, но в её голове он давно стал её парнем. Она рисовала себе их будущее, глупое, простое, деревенское: дом, дети, огород, может, даже собака. Это было всё, о чем она могла себе позволить мечтать в Клинцовке, где надежда умирала быстрее, чем мухи на липкой ленте.

Но сегодня что-то было не так. Игорь не смотрел на неё. Он стоял у стойки, лениво крутил в руках бутылку пива, и взгляд его блуждал по залу, будто искал что-то или кого-то. Марина сжала стакан сильнее, пластик захрустел и смялся под женскими пальцами, а пиво выплеснулось ей на руку. Она вытерла ладонь о джинсы, чувствуя, как в груди закипает что-то тёмное, не то обида, не то предчувствие. Ей не нравилось, как он стоял, как двигался, как будто забыл, что она здесь, как будто она вообще перестала для него существовать.

А потом случилось это.

Дверь клуба хлопнула, и в проём шагнула девушка. Высокая, стройная, с прямой спиной, она казалась чужой в этой сутулой толпе. Её чёрные джинсы обтягивали ноги, как вторая кожа, а белая рубашка — простая, но слишком чистая для Клинцовки — подчёркивала тонкую талию. Русая чёлка упала ей на глаза, но она откинула её лёгким движением руки — небрежным, но точным, как удар ножа. Лицо незнакомки было бледным, почти мраморным, с острыми скулами и губами, на которых застыла холодная, едва заметная, как тень на воде, улыбка. Её голубые, глубокие, словно колодцы, в которых тонет свет, глаза были тем, что по-настоящему цепляло. Они смотрели сквозь людей, сквозь стены, сквозь эту ночь. В них было что-то, от чего у Марины по спине пробежали мурашки.

Толпа замерла, не сразу, не все, но волна тишины прошлась по залу, как круги по воде. Музыка продолжала греметь, но голоса стихли, головы повернулись, взгляды прилипли к незнакомке.