сипел он, продолжая время от времени нервно оглядываться. — И вашим и нашим, и споем и спляшем. Весь сиропом сочится. На тебе, друг, папироску. Давай тебе помогу разводной ключ провернуть, друг. Перед всеми такой добрый. Особенно с диспетчерами и начальником колонны.

— Значит, коммуникабелен, — кивнул я.

— Каким кобелем? — непонимающе посмотрел на меня Зверь. — Не, он не по кобелям. У него, конечно, любовь с начальником колонны, но не телесная. Там рука руку моет. Какие-то левые рейсы. С бензинчиком чудят. Денежка там капает.

— Большая денежка? — заинтересовался Дядя Степа.

— Да какой там. Так, на бутербродик с маслицем, но без икорочки. Зато этот хитрован своей машиной почти как личной владеет. Всегда, когда надо на делишки шкурные, ему путевку полегче выписывают.

— А часто у него такие делишки? — полюбопытствовал я.

— Ну бывает, — неопределенно повел рукой агент.

— И какие именно делишки? — напирал я.

На ту же дачу советским буржуям мебеля подкинуть — тоже ведь денег стоит. Возвращается всегда довольный. И опять давай всех папиросами угощать. Чтобы, значит, народ его за своего считал. И чтобы стеснялись лишнее про него сказать.

— Он один у вас такими делишками промышляет? — спросил я.

Муровец только усмехнулся. А агент посмотрел на меня немножко озадаченно — мол, что это за фрукт, из себя умного корчит, а жизни не знает.

— Да каждый второй. Как говорят — все кругом народное. Чтобы машину под задницей иметь и себе на пользу не использовать… Ну вы, начальник, скажете. Просто одни более наглые, другие побаиваются.

— Понятно, — кивнул я.

Америку он мне не открыл. Я прекрасно знал, что любимое занятие народа — растаскивать народную собственность. Не зря драконовские законы принимаются. И все равно не помогает.

— В тот вечер он на левый рейс отправился. Ему отписали самый короткий конец — завезти на Ленинский проспект груз. А потом свободен, как птаха в небесах.

— И почему думаешь, что он при делах? — спросил Дядя Степа.

— Да меня же проинструктировали, на что внимание обращать. Что на месте этой вашей мокрухи какие-то щепки были.

— Были, — кивнул я.

Для получения значимой информации агентуре иногда необходимо доводить в задании существенные детали.

— Неделю назад я и Матвеич ему щитки деревянные сварганили. За две бутылки водки и несколько пачек папирос.

— Что за щитки? — подался я вперед.

— Ну нацепляются на кузов. Он говорил, нужно, чтобы при загрузке не поцарапать. Там у него где-то гараж узкий, борта все время царапаются, ты их потом крась.

— И как эти щитки цепляются?

— Ну ввернули пазы. На специальных шурупах. Мы с Матвеичем дело-то свое добре знаем. Покумекали. Смастырили.

И тут нам будто подгадали прямо в тему — из динамиков полилась песня:

«Шли мы дни и ночи,

Было трудно очень,

Но баранку не бросал шофер…»

Глава 20

Добрынин только что закончил длинный рапорт о своих изысканиях по поводу фигуранта и положил мне на стол.

Да, побегать ему пришлось немало — копался в архивах, встречался с людьми. Был он невыспавшийся и утомленный праведными трудами. И считал, что имеет право на пять минут отдыха.

Теперь, искренне полагая себя любителем и знатоком изящных искусств, взял с моего стола купленный мной вчера журнал «Советский экран», расселся в узеньком кресле в углу. И внимательно, с пиететом изучал интервью с режиссером Иваном Пырьевым, недавно отличившимся лубочным, безраздельно оптимистичным и необузданно радостным фильмом о колхозных буднях и праздниках «Кубанские казаки».

— Тут вся интеллигенция негодует втихаря, — подал голос Добрынин. — Мол, фильм — лакировка действительности. А моя родня со Ставрополья, крестьяне, на него по десять раз ходят. Значит…

— Не мешай. — Я внимательно изучал рапорт. — Не до казаков нам сейчас. Тем более кубанских.

Ну что, дело сдвинулось с мертвой точки. Все же мы молодцы. Терпение и труд все перетрут.

Оперативная работа бывает разная. Чаще нудная и методичная. Бродишь, суетишься — и упираешься лбом в стенку, день за днем погружаясь в тоску, потому что результата нет никакого. И начинаешь считать, что эта нудная волынка будет до скончания веков.

Гораздо реже она азартная, когда все на мази, все складывается и берешь еще теплый след. Но обычно все в диалектическом сочетании — тяжелый и тщательный труд заканчивается азартом и стремительным движением к цели. Это как плотина. Вода накапливается, медленно, неторопливо. Потом прорывает шлюзы, и поток несет вперед твою лодчонку, так что успевай только работать веслом и уклоняться от мелей и других лодок. Брызги беснующейся водной стихии на губах. Счастье борьбы. И смерть, которая стоит где-то рядом и только подгоняет тебя.

Вот и сейчас. После встречи со Зверем события понеслись с нарастающей скоростью. Картина стала быстро проясняться. Настало время активных действий. И тут же замигал красный сигнал — опасность!

Борьба с хорошо подготовленной вражеской агентурой — это всегда смертельный риск. Ведь мы сталкиваемся с людьми, которых очень серьезно натаскивали на то, чтобы мимикрировать, носить маски, убивать с оружием или без такового, уходить от преследования. А многих учили и умирать, забрав с собой побольше врагов. Поэтому наши силовые мероприятия крайне опасны, нужно их обставлять тщательно. И скрупулезно изучать объект.

Итак, что мы знаем о фигуранте. Олейников Тимур Карпович, тридцати пяти годков от роду. По документам происходит из глухой деревни в Новгородской области. Очень удобно — деревня сожжена, родни нет, опознать некому. Не женат. Воевал. В Москве с 1946 года.

Передовик производства. Весь из себя правильный и сознательный. Беспартийный, но активный член месткома. Пьет умеренно. Общителен. Со всей автобазой у него шапочные знакомства. Ну что, молодец. Качества хорошего агента присутствуют. Для всех он свой.

Его роль? Ясно, что не внедренец, не источник значимой информации. Можно, конечно, что-то, представляющее развединтерес, случайно и на автобазе узнать, но надеяться на это глупо. Значит, он является одним из обеспечивающих звеньев разветвленной агентурной сети. То есть служит на подхвате — силовые действия, разовые поручения, наружное наблюдение, связь, да что угодно. Заодно, похоже, и ликвидация объекта.

Проживает в частном доме в Марьиной Роще. Жилье съемное, своего нет. Один-одинешенек. Бывают сожительницы, но надолго не задерживаются, хотя расстаются с ним без скандала и претензий. Это тоже своеобразный талант.

Так, что дальше? Особо вредных привычек не имеет. Пьет за компанию. Курит как паровоз ядреный табачок. Страшно ядреный. Кстати, с этим ядреным табаком есть у меня кое-какие мысли. Встречал еще по партизанской работе тех, кто любит его. Он очень хорошо перебивает запахи