Проснулся хозяин комнаты уже на полу. Я вдавливал ему колено в спину и заводил руки за спину.

Щелк — наручники замкнуты.

— Лежи спокойно. МГБ, — довольный собой и результатом задержания, вполне миролюбиво проинформировал я.

Задержанного, в одних сатиновых трусах по колено, подняли и усадили на стул. Упитанный весь, гладкий, с короткой стрижкой, глаза тупит.

Я довел, что он задержан по подозрению в измене Родине в форме шпионажа и совершении террористического акта. У него будет произведен обыск. Эх, нужно еще о понятых позаботиться.

В общем, если есть предметы, связанные с преступной деятельностью и исключенные из гражданского оборота, оружие, антисоветские материалы, шпионские приспособления, то лучше сдать самому, чтобы не занимать свое и чужое время. Да и на суде зачтется. Так что ждем содействия и сотрудничества.

Естественно, дальше пошли шаблонные отмазки. Мол, я честный гражданин. Ничего не знаю. Баранку кручу усердно, в месткоме заседаю безупречно. А вы вот так простого советского человека! Ошиблись! Бывает! Мы не в обиде, но наручники снимите.

— Не шуми, уши закладывает. — Я склонился над Олейниковым. Первая заповедь, что в животном мире, что в мире допросов и спецслужб, — необходимо находиться выше объекта, тем самым подчеркивая свое старшинство. — Ты хоть понимаешь, что песенка твоя спета? Только чистосердечное признание поможет. А то ведь нетрудно и при побеге тебя завалить.

— Я ничего не знаю! — напористо гнул свою линию Олейников. — Правда!

— Ну сам напросился. — Я отступил на шаг и вытащил ТТ. Направил на него. В его глазах вспыхнул испуг.

— В затылок надо, — деловито посоветовал Добрынин, поддерживая игру. — Чтобы вопросов лишних не возникло. А то на мне еще за прошлого выговор висит.

— Верно… Не слишком ты нам и нужен, гражданин шпион. По медали мы за тебя и так, считай, получили. Так что в расход.

— Э, так не нельзя. Вы так не работаете. Вы чего? — заволновался Олейников, заерзав на табуретке.

Ему было страшно. И он очень трясся за свою жизнь. Это хорошо. Значит, найдем общий язык.

— Кто так не работает? Мы? Ты не представляешь, как мы работали на Украине.

И Олейников поверил в реальность угрозы. Сколько я бандеровцам говорил эти слова, те тоже верили. Некоторые даже кололись.

Я видел, что «пациента» надо пролечивать до упора. Взвел курок.

— У меня на все разрешение. Лишь бы был результат. И он будет, — кивнул я. — А тебя, мразь антисоветская, сейчас не будет!

Олейников вдруг сдулся. Будто последние силы из него ушли. И устало произнес:

— Ладно. Все скажу. Готов к сотрудничеству. Все сделаю, если пообещаете жизнь.

— Думаю, есть почва для торговли, — усмехнулся я.

— Это все абвер! — вдруг встрепенулся задержанный. — Чтобы Канариса на том свете черти на сковороде жарили!

Сердце екнуло. «Пациент» пошел в откровенность. Это ж надо, как подвалило. Первый задержанный — и сразу слабое звено. Некоторые хлюпики упорно молчат при задержании, молчат и потом, и даром с ними месяцами работаешь. А другие, с виду стойкие и отважные, вот сразу так и ломаются, если нажмешь чуть посильнее. Это особенности того сорта стали, из которого они выкованы. Бывает, из года в год человека гнут и давят, и он вроде бы выдерживает все стойко, но достаточно слабого последнего усилия, чтобы он сломался, ибо его стальная основа твердая, но хрупкая. Похоже, это сейчас и случилось.

Хотя не говорим гоп. Нередко изобличенные агенты противника демонстрируют готовность к сотрудничеству, а на деле начинают играть и дурака валять. Но это мы проверим. Есть способы. Пока же посчитаем, что промежуточный успех достигнут.

— А я не хотел с ними связываться! — причитал Олейников. — Я же идейный был.

— Идейный? — удивился я, думая, что он сейчас начнет заливать про верность комсомолу и партии.

— Идейный вор. А воры от политики и от войны всегда подальше держатся. Только вот война сама пришла за мной… Ох, судьба моя злодейка, вся наперекос, — продолжал ныть Олейников.

Это хорошо. Жаловаться начинает на жизнь — это к полной расколке и подробной раскладке…

Тут и появился в нашем разговоре еще один неожиданный, но решающий фактор.

Звон разлетающегося стекла. Осколки, брызнувшие во все стороны. И граната, которая со стуком упала на пол.

Ну все, приехали, товарищи пассажиры! Это каюк!

Я все же попытался успеть. За моей спиной, прям у прохода, стоял Добрынин. С ним я церемониться не стал. Всем телом бросился, сбивая его с ног и пытаясь вывалиться в предбанник.

Пол больно ударил меня.

Грохнуло. Оглушительно и смертельно. Потом тишина.

Я попытался понять, жив или уже на небесах. Лежу на спине. Пошевелил пальцами. Слушаются. Вроде жив.

Приподнялся. Рядом на полу пытался присесть Добрынин, которого я так удачно, хоть и грубо, сбил с ног.

Оба живы.

В соседней комнате тоже зашебуршились. Там были Дядя Степа и еще один наш сотрудник.

— Вот же… — приподнявшийся Добрынин чуть не плача поглаживал рукав своего кожаного плаща. Пробивший дощатую стену осколок пропорол его, притом капитально так. — Испортили, черти!

Ну что тут сказать, повезло нам по-крупному. Угостили нас «лимонкой». А она в помещении живых не оставляет. И сейчас бы не оставила, если бы мы не вывалились в предбанник.

А Олейников? Что с ним?

Я бросился в комнату…

Мог бы и не торопиться. Взорвавшаяся под ногами оборонительная граната не дает никаких шансов. Вражеский агент был мертв…

Глава 24

— Ну и как теперь? — горестно вопрошал Добрынин, опершись о перила на крыльце дома, в котором работала следственная группа. — Где его нормально починишь?

Он поглаживал плечо, где кожаный плащ был рассечен самым некрасивым образом.

Господи, чего он так убивается? Я бы еще понял, кабы он был куркулем и жадиной. Но к деньгам он относился легко, у него можно всегда было занять до получки и при отсутствии совести не отдавать — все равно не вспомнит. Однажды его трехлетняя дочка — что у нее в голове произошло, непонятно, — изорвала на мелкие клочки только что полученную папой зарплату. Так рассказывал Добрынин об этом со смехом и даже некоторой гордостью — да, ребенок пока цены деньгам не знает, но какая же шустрая. И вот весь с лица опал из-за какого-то плаща.

— Да чего ты страдаешь? — не выдержал я. — Новый купишь. В распределителе.

— Э, такой не купишь. Настоящее немецкое качество.

— Где добыл?

— Взял у одного штандартенфюрера СС. И штандартенфюрера тоже взял.

— Тогда это не плащ, а сувенир на память.

— Удобный, зараза. И вот… — Добрынин опять вздохнул.