А я все же зациклился. Видел проплывающие мимо не просто города, а цели ядерной бомбардировки, отмеченные в американских планах. Брянск. Киев. Невольно представлял, как ударная волна сметает все эти прекрасные строения, заводы. И погребет под развалинами тела людей — если будет что погребать, а то лишь останутся закопченные тени на непонятно как уцелевших стенах.

Да, живое воображение до психиатра доведет…

Львов встретил меня отличной погодой, привычной суетой, специфическими, легко узнаваемыми западными очертаниями улиц и костелов. Этот красивый город с его величественными храмами, помпезным театром, суетливой площадью Рынок до боли знаком мне. Притом до боли физической.

Вон, прямо на улице, не доходя квартала до великолепного исторического здания старой львовской ратуши, где теперь располагается Горсовет, мне прострелил плечо убегающий бандеровец. А через две улицы квартала руководитель провода ОУН подорвал себя гранатой, и меня легонько поцарапало осколком. Боль воспоминаний — это еще и мои шрамы, на коже и в душе.

Мало городов на Земле, которые столь обильно политы кровью. Здесь все время кого-то массово уничтожали, резали. При Австро-Венгерской империи озверевшие «сечевые стрельцы» из галичан вместе с их австрийскими хозяевами тысячами убивали без суда и следствия русинов, а оставшиеся в живых загонялись в концлагеря. В сорок первом немцы вместе с оуновцами устроили страшную резню, уничтожив всю профессуру местного университета, затем расстреляли тысячи и тысячи евреев. И в первые послевоенные годы это был центр политического и уголовного бандитизма, когда советского офицера могли в парикмахерской полоснуть бритвой по горлу во время бритья. В прошлом году на Гвардейской улице, почти в центре, бандеровцы зверски убили писателя-антифашиста, идейного борца с ОУН Ярослава Галана. Страшный и вместе с тем притягательный город.

Во Львове мне придали в помощь сотрудника областного управления МГБ. Когда нужно было куда-то добраться, я вызывал разъездную машину. Но она была не сильно нужна, поскольку работа в основном протекала с архивами. Еще я встречался с людьми, знавшими в прошлом Ленковского и работавшими вместе с ними. Поднимал документы по его биографии.

И ничего для себя нового не обнаружил. В местном Управлении МГБ его тщательно проверяли перед тем, как дать заключение о допуске в Проект. Никаких признаков двурушничества, порочащих связей, недостойных поступков не выявлено. Образ создавался какой-то идеальный — комсомолец, активист, солдат. Но безупречность в человеке часто подозрительна.

Наконец, перерывая в памяти полезные контакты, я решил обратиться к Сергею Торбе. Он сейчас работал во Львовском обкоме партии, а до этого многие годы отдал комсомольской работе. Притом нужно учитывать, что комсомольская работа на Западной Украине несколько отличалась от работы в других регионах страны. Она требовала не только умения контактировать с людьми, вытаскивая их из пучины неверия, озлобленности, показывая путь в светлое будущее. Но она же и вынуждала засыпать с пистолетом под подушкой в ожидании того, что в любую ночь к тебе могут прийти убийцы из леса.

Сергей Торба был из настоящих молодежных лидеров и отлично разбирался в людях. Я с ним в свое время часто сталкивался по вопросам борьбы с бандподпольем и организации отрядов «ястребков» — это добровольные вооруженные формирования по защите своих поселков и деревень от нападений бандеровского зверья.

Сергей воевал с Ленковским в одном взводе еще в начале войны. И потом они сталкивались не раз. Должен знать его хорошо.

Созвонился я с ним по телефону. Он меня помнил отлично. Ну как забудешь человека, с которым вместе попал в бандеровскую засаду и отстреливался, не надеясь выбраться из этой передряги и думая лишь о том, как не попасть живым в плен и унести с собой на тот свет больше врагов.

Он обрадовался моему звонку, притом вполне искренне. Это неудивительно. Прошлые подвиги и совместные большие дела, когда есть о чем вспомнить — это объединяет. Так и тянет посидеть за графинчиком водочки, поностальгировать о былом.

— Не могу сейчас встретиться. — Голос у Торбы был извиняющимся. — В рейд по колхозам еду. Партийное задание. Буду только через три дня.

— Долго, — разочарованно произнес я. — Время поджимает.

— Если хочешь, прокатимся вместе, — предложил Сергей.

— Лады.

— Тогда подъезжай прямо сейчас к обкому. Буду ждать тебя справа от главного подъезда.

— Через десять минут буду.

Через десять минут я был у прямоугольного, с закрытым двором помпезного здания на Советской улице. Образец монументальной австро-венгерской архитектуры. Во время войны здесь немцы разместили администрацию губернатора дистрикта Галиция. Ее сменил обком партии.

Перед главным входом выстроились служебные автомобили — ЗИС-101 первого секретаря, ЗИМ, пара «Побед». А справа приткнулся старенький, немного мятый газик со специфической пулевой дыркой в лобовом стекле — видно, что машина — работяга, для разъезда по самым отдаленным селеньям, порой под пулями.

Сергея я узнал сразу. Он стоял, нетерпеливо похлопывая ладонью по капоту газика и оглядываясь. Увидев меня, приветливо замахал рукой и расплылся в улыбке.

Мы обнялись, похлопали друг друга по плечам, будто выбивая пыль времен и возвращая былую теплоту человеческого общения.

Торба почти не изменился. Все та же открытая искренняя улыбка на круглом курносом лице. Все та же нервная энергичность, все тот же жизненный оптимизм и задор. Вот только исхудал немножко, и морщины вокруг глаз появились.

— Поехали, — он кивнул на газик, сам устроился на месте водителя.

И машина запылила по дорогам Львовской области. А также по шоссе, ухабам и объездам нашей памяти.

— Вон, помнишь, тут нас и прижали, — улыбнулся Сергей, когда мы проезжали через лесной массив, в свое время приютивший немало бандеровцев и обильно политый кровью.

— Я же тебе говорил тогда — не надо сюда соваться! — заворчал я, былые чувства снова вскипели, будто вчера это было, и прошлая досада вспыхнула вновь — мол, не послушались меня и едва не лишились голов.

Сергей покосился на меня, понимающе хмыкнул и сказал:

— Да выхода не было. Ты же помнишь, как тогда все закрутилось. Народ бы нас не понял.

— Да помню я все.

Тогда это место нам казалось каким-то заколдованным, полным ужаса и угроз. А сейчас место как место. Обычный лес. Обычные деревья. Обычная объездная дорога.

Мы выехали на главную трассу. Газик достаточно бодро мерял своими колесами километры дорожного полотна. Обгонял грузовики и крестьянские подводы. Конечно, небо и земля — то оживление, которое царило здесь теперь, и страшные пустые времена после войны, когда бандеровцы ходили от села к селу, уничтожали активистов, сжигали урожай, захватывали промышленные объекты. Раньше без охраны, или хотя бы без автомата, по этим дорогам не наездишься