Виви Анн, Адель и Йерк Лассас иронически посмеивались.

У Хедвиг и Йерды вид был серьезный и слегка взволнованный. Они осуждали злоумышленника, посмевшего напугать юную девушку.

У Эйнара вид был мрачный. Я поняла, Эйнар сердится, что я не рассказала ему о случившемся, и, вздохнув, подумала о том, что получу от него выговор.

Йерк, ухмыляясь, сказал:

— Любопытно было бы взглянуть на эту тыкву.

В темных тролличьих глазах Виви Анн светилось любопытство.

— А вы не… Я хочу сказать, вы не догадываетесь, кто пугал вас?

Мета уже открыла рот, чтобы сказать что-то, но Осборн, понимая, что нужно молчать, наступил ей на ногу и с невинным видом сказал:

— А как нужно вести себя, чтобы узнать?

Вразумительного ответа на этот вопрос никто дать не мог, и постепенно разговор перешел на другую тему. Я чувствовала себя усталой и сонной, а когда мы допили кофе и неутомимая диктаторша Адель приказала всем идти на террасу, я предпочла выйти в сад.

Внезапно я оказалась в компании Йерка. Он стоял возле меня, долговязый и худощавый.

— Пойдем к озеру, — предложил он мне с серьезным видом, — в такой вечер грешно сидеть в доме.

Несмотря на яркие звезды, было очень темно. Каменистая тропа, ведущая к берегу, извивалась серой лентой, спускаясь вниз по склону. Здесь пахло землей, травой и зрелыми плодами, воздух был напоен и влажным летом, и прохладной осенью.

Мы молча шли по пристани — деревянным мосткам с перилами и скамейкой, потом остановились, любуясь белым покрывалом тумана на черной воде Разбойничьего озера.

Йерк зажег сигарету и тихо сказал:

— Август навевает на меня грусть. Повсюду в природе царит такое изобилие, такая гармония, что становится больно от сознания пустоты и бедности собственной души. Это месяц, когда хочется любить, зачать детей, целиком отдаваясь чему-то… Как это говорится в стихотворении? Что-то о том, как быть достойным того, что окружает нас.

Стараясь вспомнить, он процитировал лишь две строчки. Вырванные из контекста, они прозвучали вдвойне многозначительнее и таинственнее:

…Любви твоей пылкой достоин,

темноглазая августа ночь…

Несмотря на темноту, я почувствовала, что он смотрит на меня.

— Тебе кажется, что я несу чепуху?

— Вовсе нет, — искренне ответила я, — но ты возбуждаешь мое любопытство. Кто ты? Откуда явился? Чем занимаешься?

К сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица.

— Хотел бы я и сам это знать! Кто я? Бездельник и летун… Откуда явился? Из Далекарлии, из Штатов, из Канады. Где я только не был! Чем занимаюсь? Ничем! Абсолютно ничем. — Он засмеялся иронически и добавил: — Так что она права.

— Ты это о ком?

Он вздохнул и покачал головой.

— Забудь это. Я не в форме, настроение поганое, не хочу и тебе его портить. Лучше скажи мне, какого ты мнения о хозяйке дома?

— Об Адели Ренман? На первый взгляд она довольно мерзкая старуха, привыкшая тиранить окружающих. Неужели деньги так сильно повлияли на нее?

— Не-е-ет. Во всяком случае, Аларик утверждает, что она всегда была такой избалованной, капризной, эгоисткой. Говорят, ребенком она была очаровательная, и ее здоровая тщеславная мать обожала ее. И разумеется, когда Адель выросла и вышла замуж за миллионера, лучше она не стала.

Я машинально убила двух или трех комаров и сказала:

— Да уж я ни за что на свете не желала бы оказаться на месте Хедвиг. Не понимаю, почему она давным-давно не бросила свою сестричку?

Йерк поднялся со скамейки и каким-то странным голосом пробормотал:

— Скажи ей это сама, увидишь, какой будет эффект.

Он резко повернулся и пошел в сторону виллы. Я поплелась за ним в растерянных чувствах. В саду перед верандой мы встретили разъяренную Виви Анн.

— Куда вы, черт возьми, запропастились? — злобно прошипела она.

— Прогуливались при луне, флиртовали. Почему бы тебе не заняться тем же? — пошутил он.

На мгновение мне показалось, что она вот-вот ударит его. Но она резко повернулась на тонких каблуках и вошла в дом.

— Мама наверху! — бросила она на ходу через плечо. — Она в ударе, выступает в лучшем виде!

Мы поднялись наверх, и сцена, которая представилась нам в большом зале, как нельзя лучше объяснила саркастическое замечание Виви Анн.

Хедвиг и Эйнар сидели в креслах. Выражение лица Хедвиг было печальное и тревожное, в карих глазах Эйнара я прочла крайнее изумление. У стены, прислонясь к дверному косяку, стоял Осборн. Его рыжие волосы были взъерошены, усыпанные веснушками щеки пылали. Можно было понять, что он шокирован и смущен. Зрелище было поистине ужасное. Адель выделывала высокие прыжки и молотила кулаками воздух перед ним, словно боксер на ринге.

— Ну, давай, давай! — с восторгом кричала она. — Не бойся, бей! Я сумею защититься! Хи-хи-хи! Что, никак боишься? А еще такой большой! Подумай, а вдруг я побью тебя?

Если это и была игра, то она выглядела чудовищным гротеском. Морщинистой шестидесятисемилетней даме в ярко-голубом шелковом платье, с жемчужным ожерельем вовсе не пристало вызывать юношу с загрубелыми руками боксировать с ней, смотреть на это было просто неприятно. Глаза Адели, ненормально темные, с расширенными зрачками, говорили о том, что она не воспринимает происходящее как игру.

Конец этому позорному представлению положил Турвальд Бьерне. Он поднялся по лестнице и с отвращением сказал:

— Да она пьяна…

Он подошел к ней и осторожно, но решительно взял ее за плечо.

— Адель, послушай меня! Аларик и Йерда собираются уходить, и я обещал отвезти их на машине. И вообще пора всем расходиться.

Адель Ренман бросилась ему на шею и с жаром заявила, что мы не должны уходить. Мол, напротив, мы должны остаться до утра, есть сэндвичи, танцевать, устраивать потасовки и петь. Потом она ко всеобщему ужасу фальшиво запела нечто, утверждая, что поет «Марсельезу».

Уход гостей напоминал бегство.

Воскресное утро было мрачное. Погода хмурилась, было душно, как перед грозой. У меня болела голова, к тому же мы с Эйнаром поссорились, что случалось с нами довольно редко. Видно, на нас подействовала неприятная атмосфера на вечере у Адели. О чем бы мы не заговорили, разговор кончался спором.

Я считала, что Турвальд Бьерне очень симпатичный, а Эйнар сказал, что он отвратный и скользкий тип. Я заявила, что, по-моему, поведение захмелевшей Адели было комичным. Эйнар ответил, что не видит в этой сцене ничего комичного, напротив, она его обеспокоила.

После чего он с упреком посмотрел на меня и бросил мне в лицо обвинение:

— Между прочим, ты сама порядком набралась.

— Что? Ты хочешь сказать, что я была пьяна?