class="p1">Карие глаза Виви Анн многозначительно взглянули на мать.

— Вот как… Значит, они все же придут?

По дороге домой я обдумывала все, сказанное в доме Адели, в частности, эту фразу Виви Анн. Пожалуй, именно эти слова заставили меня пойти к Гуннарсонам и одолжить у них утюг.

Разумеется, мы могли поусерднее поискать запропастившийся куда-то утюг тети Отти, Мета могла бы и подождать денек, не так уж срочно было ей гладить блузку и распашонку Малявки, и уж, во всяком случае, проще было позвонить в дом Адели и попросить у них утюг. Но я почему-то, миновав виллу Ренманов, направилась к красному крестьянскому дому.

Сад и огород показались мне более ухоженными, чем сам дом, который пора было ремонтировать и красить. На мой стук никто не ответил, дверь была не заперта, и я вошла в сени. Вторая дверь была притворена, и я невольно услышала разгневанный мужской голос:

— Черт бы побрал ее вместе с вареными раками! Ведь их выловили для нее у моего берега.

Женский голос звучал миролюбиво, увещевательно:

— Не выдумывай, наших раков не хватило бы, чтобы накормить гостей Адели. Их точно купили в магазине.

Я покашляла и вошла в неприбранную, старомодную, но уютную кухню. Излагая историю о приглашении тети Отти о запропастившемся куда-то утюге и детских распашонках, я с любопытством рассматривала Аларика Гуннарсона и его жену.

Худому и жилистому брату Адели я дала бы лет шестьдесят. Такие же, как у сестры, живые голубые глаза, темные с проседью волосы, небольшая лысина, движения быстрые и энергичные. Когда я упомянула тетю Отти, лицо его просияло, и раздражения как не бывало.

— Эта дурочка, — почти ласково сказал он, — вздумала ехать в Испанию в середине лета. В эту пору у нас в Ронсте куда лучше!

— Не скажи, отец, там в Испании лунные ночи, красавцы матадоры и сеньориты. Есть на что поглядеть.

Манера говорить Йерды Гуннарсон была ей под стать, толстой, добродушной, светловолосой и голубоглазой, в пестром цветастом платье. Рядом с ней я сразу почувствовала себя как дома, легко и свободно. Она тут же решила напоить меня кофе, но, к моему удивлению, муж сам поднялся и поставил кофейник на огонь, а после, как бы оправдываясь, пояснил:

— У Йерды очень высокое давление. Доктор велит ей отдыхать.

Вспомнив слова Адели, я сказала:

— Фру Ренман тоже жаловалась на…

Аларик Гуннарсон презрительно фыркнул с такой силой, что чуть не выдул кофе из банки.

— Эта притворщица! Да она всю жизнь на что-нибудь жалуется. В семь лет кричала, что у нее корь, хотя была здоровехонька, а теперь у нее высокое давление и больное сердце!

Йерда весело засмеялась.

— Да когда ей было семь лет, ты лежал запелёнатый в колыбели и знать не знал про болезни Адели. К тому же зря говоришь, что она притворяется. Адель и в самом деле больна. — Ее добродушное лицо вдруг приняло серьезное выражение, и я увидела на нем морщинки усталости. — Однако тому, у кого куча денег, лечиться проще и жаловаться не пристало.

Аларик, хлопоча у плиты, что-то злобно бормотал, а на лице Йерды снова засияла заразительная улыбка.

— Нов нашем доме это я должна стыдиться. Что за крестьянская жена, мужу кофе сварить и то не может.

— Не слушайте ее, — отрезал муж, — она столько работала, что загубила свое здоровье. А помощников нам нанимать не на что.

Злобное выражение его глаз сменилось печальным. И без всякого перехода он вдруг сказал:

— Пожалуй, нам лучше пойти на этот злосчастный ужин к Адели. По крайней мере ты сможешь в этот праздник посидеть за накрытым столом.

Он вышел за парадными кофейными чашками, а Йерда поспешила дать совершенно ненужное объяснение:

— Мой муж не в ладах со своей старшей сестрой.

Я сказала, что это в семьях встречается нередко, и спросила, какова разница в возрасте между братом и сестрами.

— Ах, между Хедвиг и старшими разница велика. Адели исполнилось шестьдесят семь; Аларику скоро стукнет шестьдесят, а Хедвиг — сорок один, еще почти девчонка.

Несмотря на свои больные ноги, Йерда проводила меня до ограды дома тети Отти, и мы расстались, уверенные, по крайней мере я, в том, что нам будет приятно встретиться вновь и поболтать в субботу у Адели.

Мета, разумеется, и не подумала воспользоваться утюгом Гуннарсонов. Она тут же улизнула и вернулась лишь поздним вечером. Усевшись на край моей кровати и уплетая бутерброд с сыром, она заявила, что деревенская жизнь не лишена своей прелести.

— Знаешь, в огненно-рыжих волосах есть что-то симпатичное. К тому же он знает все на свете про овес, лошадей, трактора и тому подобное, чему в школе не учат. И он стал пересказывать мне потрясную книжку «Моя очередь мстить».

Мета стала стелить постель.

— На дворе так темно, что страшно идти в уборную.

— В кухне есть карманный фонарь, возьми его.

Прошло лишь несколько секунд, и я услышала крик. Это был панический вопль, и я не знала, что подумать.

Я выбежала во двор, завернула за угол и тут, возле кухонной стенки, Мета бросилась в мои объятия. Она дрожала всем телом и, всхлипывая, бормотала:

— О, Фея, там б-было ч-что-то… Вот т-там!

И она показала дрожащим пальцем на маленький красный домик на сосновой горушке.

Я была так рада видеть Мету здоровой и невредимой, что не чувствовала страха. Схватив лампу, я пошла наверх по извилистой тропке. Ветки кустов порвали мне сорочку, хвоя и шишки кололи босые ноги, но я заметила это лишь позднее. Потому что в эту минуту я увидела предмет, до смерти напугавший Мету.

Вначале я заметила лишь слабый свет между стволами деревьев. Фонарь? Но кто и для чего мог зажечь фонарь возле нашей уборной?

Я подошла ближе и остановилась с бьющимся сердцем.

Свет исходил не из обычного фонаря. Он просачивался из страшного неподвижного рта, ноздрей и пустых мертвых глазниц.

Я ущипнула себя за руку: надо было убедиться, что не сплю, но не проснулась. Стояла в полной темноте возле дома тети Отти в Ронсте и недоуменно пялилась на череп, злобно скаливший зубы.

Глава третья

Когда я наконец опомнилась, меня охватила ярость. В три прыжка я оказалась рядом с этим зловещим предметом и три минуты спустя уже стояла в кухне, поставив свой трофей на стол.

Мета вытаращила глаза до того, что они стали круглее глазниц в светящемся черепе.

— Так ведь это кто-то подшутил над нами! Кто-то вырезал череп из тыквы… Ну и дура же