с Эйнаром, который явно был красивее и элегантнее их обоих. Вся эта сцена казалась мирной и живописной, как картина.

Едва Хедвиг подала Адели знак, как та весело захлопала в ладоши и пригласила нас на веранду. Мы последовали за ней й замерли от восхищения.

Веранда находилась на первом этаже, как раз под террасой. Окна веранды, украшенные желтыми бумажными фонариками, выходили на озеро. Стол, занимавший почти все пространство, был украшен гроздьями рябины и пучками укропа, а красные раки приглашали гостей поскорее приступить к трапезе.

Все мы и в самом деле проголодались, многие из гостей не ели ничего с самого утра в ожидании ужина. Когда наконец первый рак был положен на тарелку и вино из запотевших бутылок наполнило рюмки, Аларик Гуннарсон вздохнул с облегчением, но Адель ко всеобщему неудовольствию туг же приказала:

— Перед каждой рюмкой положено петь застольную песню!

Мы с мужем переглянулись. Он родом из Бергслагена, где считают, что раков нужно есть по языческому обычаю, без принуждения, кто как желает, и запивать чем и как кому угодно. Но коль скоро он сидел рядом с хозяйкой дома, ему оставалось лишь подчиниться, и он голосом, натренированным в церковном хоре Скуги, зычно пропел:

Больно закусь хороша,

Просит выпивки душа!

Все радостно поднесли рюмки к губам, а Турвальд Бьерне с улыбкой положил мне на тарелку сочного рака.

— Симпатичный у тебя муж. И платье на тебе, между прочим, симпатичное. Мне нравятся брюнетки, — он удостоил улыбки и Виви Анн, — и белое им к лицу.

Виски горячей каплей опустилось мне в пищевод, и меня перестал раздражать его развязный ласковый тон. Его светлые волосы приятно пахли туалетной водой, он ловко брал раков с блюда одного за другим холеными загорелыми руками. Меня поразил контраст между его руками и грубыми, узловатыми руками моего соседа — крестьянина. И с наслаждением лакомясь сочной раковой шейкой, я покосилась на маленькие, быстрые, морщинистые руки сидевшей напротив меня Адели, мускулистые руки Эйнара и неторопливые, привыкшие к работе руки Хедвиг. Поймав мой взгляд, Хедвиг со смехом сказала:

— Разве вы не знаете, фру Буре, что сравнивать руки опасно? Это предвещает чью-то смерть…

— Она и без того суеверна, — пошутил Эйнар, — не внушайте ей подобных вещей, Бога ради.

— Женщинам не требуется внушать суеверные предрассудки, — хмыкнул Аларик Гуннарсон, — они рождаются с ними.

Адель, сидевшая напротив меня рядом с Эйнаром, хмыкнула точно так же, как ее брат.

— Ты когда-нибудь видел, что я придаю значение приметам?

На ее вопрос он буркнул себе под нос:

— Нет, чертовскому отродью ни к чему бояться темных сил.

Адель Ренман пила много, не меньше, если не больше Аларика и Йерка. С каждым тостом голос ее становился все более категоричным, под конец она лишь громко отдавала приказания, обращаясь главным образом к Хедвиг, которая с помощью Меты подавала на стол, а иногда и к другим, сидевшим за столом:

— Принеси-ка еще пива, слышишь? Следи лучше за тостером! Открой окно пошире! Что? Комары влетят? Наплевать на комаров! Не видишь, что ли? Не хватает швейцарского сыра! На-режь-ка еще, да побыстрее! А теперь споем «Не пропустить ли мне рюмашку?» и все перейдем на «ты»!

Мы с Эйнаром привыкли к этому в университетской компании и тут же согласились, но Осборн и Мета покосились на его хозяев и громко захихикали. Я с беспокойством подумала, что они, должно быть, перебрали дозу крепкого вина.

Хедвиг сидела довольно далеко от меня, но я видела, что она подавлена. Светло-каштановая копна волос Йерка разлохматилась, он пил, уплетал раков, пел и шутил с Метой, но я не заметила, чтобы он разговаривал с Метой или хозяйкой.

Виви Анн, восседавшая во главе стола визави с хозяйкой дома, была, напротив, необычно разговорчива. Она через голову Йерды болтала с Эйнаром об университетских делах, но иногда смеялась шуткам своей остроумной тетки. Когда Виви Анн смеялась, лицо ее преображалось, она становилась почти хорошенькой. Турвальд оказывал внимание нам обеим.

Пир продолжался. Аларик пил рюмку за рюмкой. Адель требовала все новых застольных песен, и Йерк с Эйнаром с большим энтузиазмом пропели:

Что за костер без огня?

Что моя жена без меня?

Что за луг без ромашки

И рак вареный без рюмашки?

Я вдруг почувствовала, что немного опьянела, и сказала себе: «Хватит есть и пить!» Перед тем как вынесли блюда из-под раков, произошел маленький инцидент, показавший, насколько гости напряженно относятся к хозяйке.

Адель вдруг заметила большой бутерброд с аппетитными раками на тарелке Хедвиг и, перекрывая гул голосов захмелевших гостей, крикнула:

— Поглядите-ка, целая гора раковых шеек! М…м…м… Я желаю их съесть, слышишь?

Но не успела Хедвиг ответить, как Йерк Лассас вмешался:

— Она не отдаст своих раков, — спокойно заявил он, — но согласится продать их на аукционе.

Адель скорчила кислую мину, а Хедвиг улыбнулась и сказала:

— Своих раков я не продам, я сама их съем. А вот у Осборна раков осталось куда больше, вот он и продаст их на аукционе.

Тут Адель вдохновилась и включилась в игру. Она предложила двадцать пять эре, я — одну крону. Все стали по очереди повышать ставки, но, когда сумма поднялась до пяти крон, большинство вышло из игры. Только Хедвиг и Эйнар, которые, видно желая порадовать веснушчатого юношу, предложили десять крон.

— Десять пятьдесят, — сказала Адель.

— Одиннадцать! — с вызовом воскликнул Турвальд.

— Двенадцать, — чуть помедлив, предложила Адель.

«Пятнадцать», прозвучавшее из уст Турвальда, явно означало не желание полакомиться сочными раками, а стремление щелкнуть по носу тиранку Адель.

— Двадцать крон, — упрямо отрезала хозяйка.

— Двадцать пять! — встрял Йерк Лассас. Он быстро переглянулся с Виви Анн, избегавшей смотреть на мать.

— Тридцать!

На густо напудренных щеках Адели выступили красные пятна.

— Тридцать пять.

Глаза Осборна округлились. На веранде наступила тишина.

— Сорок, — невнятно пробормотал Йерк.

Адель громко перевела дыхание.

— Сорок пять.

— Пятьдесят, — не уступал Йерк.

— Пятьдесят пять.

Виви Анн, не моргнув, предложила шестьдесят. И борьба продолжалась.

Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто.

Когда Виви Анн провозгласила «сто», в голосе ее звучал триумф, заставивший сидевшую напротив мать обиженно поджать тонкие губы. И, глядя на выражение ее лица, я вспомнила слова тети Отти: «Вообще-то она не злая, просто очень одинокая».

Когда Виви Анн кинулась за своей сумочкой и протянула сотенную Осборну, онемевшему от счастья, напряженная обстановка разрядилась. Мета тоже сияла. Все шутливо поздравили Осборна и пошли мыть руки, испачканные раками, чтобы после насладиться прочими яствами.

Я сунула