Вечер, казалось, специально выстроен для ещё одного театрального провала. Солнце, усталое, будто и оно переживало за Валентину, медленно опускалось за крышу гостиницы, бросая на номер пятна света, похожие на пятна совести. Воздух становился плотным, как гравий под ногами, и в нём стоял запах усталости, перегретых штор и варёного майонеза, как будто здание само знало, что произойдёт внутри и заранее приготовилось.

Сергей Валентинович вёл себя сдержанно. Как зреющий сюрприз. Он ходил по комнате, постукивая ложкой по краю тарелки, будто дирижировал невидимым оркестром салатов. Его лицо светилось важностью, в глазах отражалась идея, от которой он, по всей видимости, получал истинное удовольствие, и в каждом движении чувствовалась подготовка – та, что не предполагает отказа.

– Валя, – начал он с интонацией лектора, открывающего тайны Вселенной, – вы даже не представляете, как давно я мечтал… о гастрономической эротике.

Он произнёс это не как шутку и не как странность, а как откровение. Валя вздрогнула не от удивления, а от того, как спокойно и буднично прозвучала эта фраза. Он говорил о пищевых продуктах так, как другие говорят о чувствах, будто салат и страсть у него давно шли в одном пункте плана.

Из холодильника он извлёк контейнеры, накрытые плёнкой, с надписями на синей ручке: «Оливье», «СелёдкаПодШубой», «Холодец (мамин)». Всё это он разложил на подносе, рядом – несколько кусков чёрного хлеба, миска с зелёным горошком, баночка с огурцами и в довершение – пластиковая бутылка с компотом, мутной и пугающей консистенции.

Валя молчала. Она не хотела участвовать в этом спектакле, но понимала, что отказываться – всё равно что прыгать с парашютом, зная, что уже в воздухе. Она устало кивнула, словно согласилась не на гастрономический изыск, а на трудовой подвиг с полной выкладкой.

Он велел ей раздеться. Голос у него был ровный, без тени сомнения. Валя подчинилась. Сняла халат, сложила аккуратно, положила на край кресла, как человек, который хочет сохранить хоть какую—то вежливость в конце собственного достоинства. Легла на кровать, вытянувшись, как холодец на подносе, на который только что вылили горчицу. Не сопротивлялась. Не играла. Просто лежала, ожидая неизбежного.

Сергей Валентинович, как повар—экспериментатор, начал с салата. Он взял ложку, аккуратно зачерпнул оливье и разложил его на животе Вали, как начинку в блин. Затем добавил огурец, кусочек яйца, немного горошка. Он работал, будто собирался не возбуждать, а накормить. Следом – холодец. Тот дрожал на ложке и переливался, как тревожный символ неизбежности. Хлопнувшись на бедро, он издал звук, который мог бы вызвать у живого человека отвращение, но у Сергея Валентиновича – трепет. Он добавил свёклу на плечи, покрыл грудь лентами майонеза, словно захватывал территорию.

– Это возбуждает, – сказал он, глядя на свои руки, – потому что настоящее. Не фальшь. Не показуха. Мы же русские. Мы любим, когда сытно и телесно.

Кляпа не выдержала и прошипела с восторгом:

– Валюша, поздравляю! Ты не просто женщина, ты закуска! Стратегический резерв эротического обеда! Если сейчас появится рюмка водки – я официально покину эту планету от зависти!

Холодец потёк. Свёкла расползлась. Горошек рассыпался по простыням. Майонез стекал, оседал на локтях. Валя лежала, как блюдо, которое подали не вовремя, в меню не числится, но почему—то его всё равно заказали. Она не чувствовала возбуждения. Ни раздражения. Только липкость, усталость и запах варёного картофеля, смешанный с пылью от кондиционера.

Сергей Валентинович начал раздеваться. Медленно. С уважением к процессу. Он снял рубашку, сложил её. Снял брюки, аккуратно повесил. Остался в носках. Потом, посмотрев на себя в зеркало, снял и их. Его тело было рыхлым, бледным, но он вёл себя, как мраморный шедевр, сошедший со страницы плохо отредактированной эротической книги.

Он подошёл к кровати. Ступил на край, но не рассчитал – нога попала в крошку от яйца, скользнула, и он с криком потерял равновесие. Валя зажмурилась не от страха – от предчувствия. Через секунду они уже лежали на полу: он сверху, в липкой массе, она – под ним, в салате и стыде.

– Это… всё ещё эротика? – прошептала она.

Он задыхался, пыхтел, руками пытался отлепиться от простыни.

– Это… страсть. По—нашему. Домашняя.

Кляпа запищала:

– Всё! Всё, Валюша! Это финал! Ты единственная женщина в мире, которую трахнули через холодец! Я пишу меморандум в галактику! Образец! Кулинарная оргия под шубой!

И в этот момент дверь, пропитанная хлоркой, фосфором и равнодушием, скрипнула. На пороге стояла горничная. Невысокая, в мятом халате, с тряпкой в руке и с лицом, на котором застыла вся гамма чувств – от отвращения до трансцендентного ужаса.

Глаза её расширились до такой степени, что в них можно было войти не просто Министерством чрезвычайных ситуаций, а с полным батальоном, палатками и кухней быстрого реагирования. Зрачки побледнели, брови задрались к линии роста волос, рот приоткрылся, словно организм пытался одновременно вдохнуть, прокричать и осудить. Она шагнула вперёд, потом резко отпрянула, как будто её ударило током не от происходящего, а от одной только мысли, что это может быть правдой.

На полу, в тишине, напоминавшей музыкальную паузу перед финалом оркестра, лежали два тела, голые, облепленные свекольными и горошковыми фрагментами, как если бы кто—то нарочно решил переписать все известные кулинарные каноны и сделать борщ по—инопланетному – с человеком вместо говядины. У Валентины на колене покоился ломтик яйца, от которого стекал майонез, оставляя след, напоминающий дорожку для насекомых. Сергей Валентинович, с лицом паломника на привале, всё ещё держал в руке ложку, будто пытался отпугнуть этим жестом невесть откуда взявшегося здравый смысл.

– Помогите! – заорала горничная, голос её сорвался на визг, и в нём смешались испуг, непонимание и что—то древнее, как страх перед чумой. – Что здесь происходит?! Это… это ритуал? Вы… вы что, едите друг друга? Это культ? Это сатанисты?! Нет, нет, стойте… Это борщ… Это борщ… Господи, я не должна это видеть! Они варятся! Прямо на простынях! Кто так делает?! Это же гостиница, не скотобойня! Почему везде майонез? Почему яйцо на колене?! У него в руке ложка! Это всё правда, я знала, я чувствовала, что на этом этаже что—то не так! Это не постель – это жертвенный стол! Я пошла, я ухожу, мне не платят за борщевую резню!!

Она вылетела из номера с такой скоростью, будто за ней гнался медведь с кредитной картой. Дверь захлопнулась, и на этаже повисло напряжённое молчание. Где—то вдали кто—то обронил стакан. Майонез продолжал медленно стекать с подушки.

Валя закрыла глаза. Вздохнула.

– Я – не женщина, – прошептала она. – Я –