– Прекрати.

– Поздно, Валь. Нас вычеркнут. Системе не нужны провалы. У нас, между прочим, планета. Там Жука сидит. А она…

Голос Кляпы осёкся.

– Кто такая Жука?

– Надзор. Контролёр. Инспектор от главного штаба.

– И?

– И, если она поймёт, что я не справляюсь… тебя утилизируют.

– Простите, как?

– У—ти—ли—зи—ру—ют. Не убьют. Удалят из биосистемы. Вернут на запчасти. Расщепят. Как провалившийся проект. Как некачественную капсулу.

– Э…

– Ага. Так что, если ты думала, что унижение в Суздале – это дно, то добро пожаловать на следующий уровень. Нас сейчас будут проверять. И поверь мне – она уже в пути.

Валя замерла. Даже кофе перестал пахнуть. Где—то на уровне селезёнки зашевелилось липкое, тяжёлое, тревожное. Как будто кто—то начал полировать её страхи изнутри.

– Кляпа?

– М—м?

– А она… страшная?

– Внешне – как Собчак в эпоху безработицы. А по сути – как Собчак, у которой отняли микрофон, камеру и право говорить. То есть – чистая ярость, при этом без возможности самовыразиться. Понимаешь, да?

Валя не ответила.

Кухня снова наполнилась тишиной, но уже не будничной, а тревожной. Как в кино, когда герой понимает, что за ним следят, а он сидит в халате, пьёт кофе и ничего не может изменить.

Раздался звонок в дверь. Не требовательный, не тревожный – скорее, такой, с каким стучат в двери на телевидении, когда хотят взять интервью у мужчины, закопавшего холодильник в огороде. Валентина, всё ещё в халате и с выражением «я только что узнала, что меня нет в завещании», доползла до дверного глазка, взглянула – и отпрянула, как ошпаренная.

На пороге стояла Ксения Собчак. Не стилизованная, не пародийная, а настоящая. В полный рост. С иголочки. Очки – размером с лобовое стекло, губы – как логотип премиального авто, костюм – идеально сидящий и словно говорящий: «Я судилась с людьми за меньшие ошибки, чем твой халат».

– Это шутка, – прошептала Валя, и на всякий случай ущипнула себя за бедро. Бедро обиделось, но не исчезло. Всё было по—настоящему.

Валентина, пересилив панику, повернула засов, отперла замок, щёлкнула цепочку и дрожащей рукой распахнула дверь. Собчак тут же шагнула внутрь, как будто входила не в чужую квартиру, а в студию на прайм—тайм. Так заходят не гости, а налоговые инспекторы с предписанием на досмотр и аллергией на запах лука.

– Прекрасно, – сказала Ксения, окинув прихожую взглядом, в котором заключалась целая диссертация по теме «Зачем вы живёте, если живёте вот так».

Валентина попятилась, словно перед ней материализовалась не медиаперсона, а сама Система. Та самая, которая никогда не прощает ошибок.

– Простите… э… – попыталась начать она, но слова застряли в горле, как котлетка на корпоративе.

– Не извиняйтесь, – оборвала её гостья с голосом, будто она годами комментировала судебные процессы на марсианском телевидении. – Это не улучшит план.

Пока Валентина пыталась понять, какой именно план испорчен и почему в квартире стало пахнуть дорогим парфюмом и разочарованием, Собчак уже прошла вглубь, оценивая всё вокруг с выражением лица, которое обычно делают, когда видят таракана в театральной ложе.

Взгляд задержался на диване, перескочил на кухонный стол, где стояли крошки от пряников и кружка с разводами, и наконец остановился на стене с оторванной наклейкой в форме сердечка.

– Живёте в стиле «контролируемый коллапс», – сухо подытожила она, и достала из кармана пульт. Да—да, самый обычный пульт. Но его появление в руках Ксении Собчак несло нечто более зловещее, чем любой шпионский чемоданчик.

Валентина замерла у стены, как муха под прицелом тапка.

– Можно… узнать, кто вы? – выдавила она, чувствуя, как в ушах стучит кровь и остатки здравого смысла одновременно.

Ксения задержала взгляд на Валентине, слегка наклонила голову и наконец заговорила – тем же голосом, но с новым оттенком, металлическим и строгим:

– Меня зовут Жука. Контролёр второго уровня надзора с планеты Кляпы. Я вселилась в тело Ксении Собчак – это решение было продиктовано необходимостью использовать максимально узнаваемую и авторитетную фигуру для выполнения надзорной миссии. Это тело временное, но функционально оптимальное для реализации текущих задач в рамках вашей социальной среды.

Она сделала шаг в сторону окна, как будто тем самым подтверждая: даже в теле Собчак ей тесно.

– Интерьеры отражают внутреннее состояние. У вас – внутренняя Молдавия девяносто четвёртого года. Выбирайтесь из этого хотя бы к следующей инспекции.

Она говорила размеренно, будто читала приговор, и одновременно – как человек, который успел побывать внутри гораздо худших мест, чем эта кухня.

Кляпа внутри головы Вали что—то судорожно щёлкала, то ли искала выход из ситуации, то ли пыталась взломать телевизор. Но пока – тишина.

Валентина покосилась на свою кружку, потом на Ксению. Потом снова на кружку. Собчак обернулась резко, как хищная птица, уловившая движение хвоста у жертвы.

– Вы думаете, я шучу? – спросила она, и в этом вопросе не было вопроса. Только угроза.

– Нет… я просто…

– Вы. Просто. Объект. Подопытный. Точка наблюдения. Участница планетарной программы. И, смею вас заверить, пока что вы – провальная статья.

С этими словами Ксения нажала что—то на пульте. Где—то в воздухе запиликало. Валя вздрогнула.

– Что вы делаете? – сипло спросила она, пытаясь сдержать дрожь, но не от холода, а от ощущения, что реальность дала трещину и из неё пошёл густой, липкий абсурд.

– Сканирую. Уровень биоготовности к зачатию ниже санитарной нормы. Энергетическое поле – разбито. Сексуальное притяжение – ноль целых, хрен десятых. Явка на зачётную комиссию – не состоялась.

Губы у Собчак—Жуки даже не шевелились. Это был монолог надгробной плиты. Валя снова попыталась что—то сказать, но выдох получился, как у чайника, у которого сперва кипяток, а потом вдруг – пусто.

Ксения Собчак подошла к холодильнику. Открыла. Осмотрела содержимое.

– Продукты – вялые. Вдохновение – отсутствует. Нервная система – как шланг на морозе. Где же, скажите на милость, вы собираетесь зачать хоть кого—то в этом холодильнике без фантазии и пряностей?

Дверца захлопнулась с такой торжественностью, словно под ней закопали карьеру.

– В следующий раз буду снимать всё на видео. Для отчёта. И, возможно, для авторского контента.

На этом месте Валентина решила, что это всё же сон. Или её психика окончательно уехала на юг. В одностороннем порядке.

Но даже если это сон – Ксения Собчак в её квартире выглядела так, будто права на пробуждение уже переданы третьей стороне.

– Вы не поняли, – произнесла Жука—Собчак, обернувшись с выражением лица, которое обычно делают, когда находят в тарелке гусеницу и вспоминают, что вообще—то это был крем—брюле. – Я не просто наблюдатель. Я куратор. Полномочный представитель репродуктивного надзора. Моё присутствие здесь означает,