это было, братья и сестры? Кто понял? Что это такое, кто за всем этим стоял?..

Вопросы сыпались в пустоту, Стихии задавали их беспрерывно – а ответить было некому.

– А как же наш Источник! – спохватилась Хозяйка Радуг.

Мастер Камней, вновь принявший вид рыжебородого воителя в странного вида доспехах, бросил взгляд вниз и выдохнул:

– Поздно…

* * *

Пораженное отсечено.

Мир содрогается и кричит, но заразы в нем более нет, остается лишь исцелить поврежденное – и Ворон с Жар-птицей, не прекращая своего вечного движения, принимаются за дело.

Сила внутри Араллора, истекающая вовне, успокаивается, захваченная их круговоротом, возвращается внутрь и сама начинает течь вслед за богами своего мира. Огненное колесо, гончарный круг, на котором из бесформенного куска материала мастер лепит изящный сосуд.

Ворон и Жар-птица прикасаются к разогретой дикой силе и делают то, на что способны одни только боги, – творят.

Лишь в начале нового мира или в минуты величайших катастроф богам дозволено так распоряжаться своей божественностью. Боги – слишком могущественны, каждое их движение колеблет миры, но сейчас Араллору иначе не помочь, тяжесть катастрофы намного перевесила бы последствия прямого божественного вмешательства. И потому Ворон и Жар-птица могут творить.

Огневеющий провал на севере мира зарастает каменным панцирем; из ничего возникают скалы, осыпи, ледники, целые хребты, примерно повторяющие очертания Пасти Дракона; Жар-птица прикасается к безжизненным склонам – и каменное крошево пробивают первые робкие ростки: скоро здесь выстроятся темные ельники, раскинутся цветущие тундры, побегут по равнине светлые березняки…

Орочьи племена, ближе других случившиеся к месту катастрофы, поднимают склоненные головы и встают с колен, покидают капища, где молились они своему богу Гарзонгу, вышедшему на землю в День Гнева. Зарево в небесах угасает, тучи расходятся, и край ясного востока румянит заря нового дня.

Можно вновь жить, дышать, любить.

Боги делают свое дело, а вам, смертным, пора делать свое.

Зарастает камнем провал на месте Сердца Пламени на Дальнем Юге; на оазис Хаттур перестал сыпаться пепел, женщины робко выглянули из руин общего дома: едкий пепел впитался в землю, словно вода, Костяной Лес пропал, на месте его – желтая саванна, полная диких зверей, синеют круглые озера оазисов, окаймленные пальмовыми рощами… Лишь место, где стояла пирамида, осталось голо: руины куда-то пропали, но на пыльной утоптанной земле чернеет, будто обугленный, прямоугольник алтарного камня.

– Чудо! Чудо!.. – кричат женщины и подростки, изумленно озираясь.

– Здесь будет храм, – каркает старуха Тахиа-тор, указывая на алтарный камень. – Не какая-то пирамида, а настоящий храм. Для наших новых богов, Защитника и Подательницы…

На месте великой пирамиды в Сетджурне – то же самое, остатки черного алтаря и смуглый мальчишка Реххи, пророчествующий о храме.

Ворон летит – одновременно внутри мира и снаружи его, вслед на ним летит, не отставая и не догоняя, Жар-птица; сила вращается вместе с их движением, обращается в белую кипень творения, из которой вырастают горы, леса, проливы, острова, травы и звери – там, где все это было сожжено, растоптано и уничтожено.

Сила, копившаяся в Араллоре несчитаные века, почти истрачена на сотворение нового, но мир – мир обретает целостность, мир оживает.

Ворон глядит на серую пустыню в сердце Равнины Гнева; некогда, в додревние времена, магия выжгла это место дотла, так что даже боги не в силах засеять пустошь семенами жизни. Но можно исправить то, что еще поддается исправлению… Ворон глядит на подростка в тюрбане и домотканых шароварах, который, ругаясь сквозь зубы, волочет на собственном плаще умирающего мага; не дотащит – маг почти мертв, душа его трепещет, готовая вот-вот оторваться от тела.

Боги не всесильны, но могут куда больше смертных чародеев, особенно если не упущено время. Ворон лишь слегка шевелит крылом – и душа несчастного возвращается в тело, тело наполняется жизнью, маг открывает глаза.

Теперь с ним все будет хорошо…

Ворон знал его – когда-то, в иной жизни. Незримые ниточки еще тянутся, оказывается, из прошлого к нему – новому, иному. И другая такая ниточка – слабая, едва заметная – тянется вверх, прочь из Араллора, туда, где собрались те, кто пытался спасти этот несчастный мир.

Юноша и черный пес. Пес не простой, в нем Ворон по-прежнему читает след великого Дракона; читает и другое – след сложной некромагии; и еще ощущает горячую и настоящую любовь между человеком и… и Чернышом, да-да, так его зовут и звали.

Вновь шевельнулось крыло, незримые перья коснулись собачьего лба.

Теперь они будут вместе долго-долго, юноша и его пес. Или – пес и его юноша. Их судьбы слиты в одну, и Черныш пребудет со своим хозяином, покуда будет жить он сам.

Это справедливо.

Ворон поднимает взгляд, смотрит на золотящийся шарик, парящий в верхнем аэре над Сетджурной, последний обрывок великой сети, творения безумцев, поверивших, что божественность можно получить легко и просто, что ее достоин всякий, достаточно лишь захотеть. Да, обрывок этот образовался от одного неловкого движения великого молота, скрутился, пленив каких-то чародеев, и теперь пленники его на грани истощения и гибели; Ворон повинен в этом, потому он позволяет себе вмешаться: рассекает сеть, выпуская из нее силу, маги вываливаются в Межреальность, не веря своему чудесному спасению.

А Ворон мчится дальше.

Отделенный от мира кусок исчез, будто не бывало, и след тех, кто все это содеял, почти растворился в Междумирье; сюда они больше не вернутся.

Над севером Араллора, над верхними слоями аэра, по-прежнему полыхает разлитая сила; обрывки конструктов, не живых и не мертвых созданий, по-прежнему перекачивают силу, продолжают изливать ее в огненное море. Ворон видит смертных, окруживших разлив, накладывающих на «пиявок» какие-то чары, – и не вмешивается.

Тут – справятся сами.

Дело его и Жар-птицы – Араллор.

Отныне и навсегда.

Эпилог

Путевого дворца давно уже нет, но для единственной встречи подойдет почти любой укромный уголок – Кор Двейн держит в запасе не одно такое место, как раз на этот случай.

Трое магов сидят на широченных, как гигантские лопаты, розовых листьях, покачиваются, точно беззаботно отдыхают; лианы уходят, переплетаясь, вверх и вниз, насколько хватает взгляда: зеленоватые, розоватые, лиловые шипастые стебли, покрывающие вековые древесные стволы, тянущиеся из бесконечности в бесконечность, от стволов отходят ветви с громадными розовыми листьями. Журчит меж деревьев, которые не деревья, стекающий в неведомое водопадик, перекликаются резкими голосами – нет, не птицы, но странные создания с кожистыми крыльями и яркими наростами на головах.

Соллей зовет это место Странным лесом; как видно, некогда это был клочок Дикого Леса, ветрами магии занесенный в эту пустошь близ Дна Миров, тут и укоренившийся. За века он изменился,