Когда правительственные войска в итоге заняли их опорные пункты и их жилые дома, они ничего не нашли. Те даже унесли по тайным подземным ходам своих раненых и убитых. Поверьте мне, наша гражданская война идёт гораздо глубже, чем известно внешнему миру, и по нескольким направлениям. Всё могло бы быть по-другому, если б Дольфус заключил с социалистами мир. Тогда бы нацисты ни за что не устроили этот путч".

А принимая во внимание, что Австрия примерно на сорок процентов состоит из социалистов и где-то на столько же – из нацистов, можно смело утверждать, что любое правительство, дабы стать успешным, должно включать в себя одну из этих сторон.

Узрев за стойкой регистрации незнакомое лицо, мы тут же спрашиваем, что сталось с нашим старым другом – портье.

"О, у него сегодня выходной, – говорит клерк. – Смотрите внимательно и увидите его приодетым и марширующим в похоронной процессии, в старой компании с Дольфусом. Мы им страшно гордимся".

И мы обнаруживаем, что добрая половина стариков отеля ушла, присоединившись к своим различным организациям, чтобы принять участие в погребальной церемонии по своему погибшему герою.

В "Фенстергукере" все старые работники также ушли, и завтрак готовят медленно. "Похороны будут более пышными, чем у Франца Иосифа106", – говорит нам молодой метрдотель.

Мы посещаем собор святого Стефана, в котором короновали и хоронили всех Габсбургов и где сегодня в три часа дня проведут поминальную службу по покойному канцлеру. Сейчас идёт утренняя месса, и сотни людей стоят на коленях на холодном каменном полу. Никаких особых приготовлений к грядущему событию сделано не было, и только огромный чёрный флаг с серебряным крестом водрузили во главе алтаря, а по обе стороны от него в боковых нишах установили два флага поменьше.

У собора толпы людей уже занимают свои места в преддверии будущего шествия, и полиции с трудом удаётся удерживать улицы свободными для движения транспорта. Мы пытаемся раздобыть парижские газеты, но они распродаются столь же быстро, как и поступают. В австрийских же мы читаем, что американская фондовая биржа терпит крах, что в провинции Штирия и Каринтия, где идут ожесточённые бои, направлены войска и что, как сообщают с мест, двести нацистов уже убиты, а остальных медленно переправляют через границу в Югославию.

Мы направляемся по Рингштрассе в сторону ратуши. Улица заполнена людьми, которые будут там стоять бо́льшую часть дня, наблюдая за похоронной процессией. Дважды нас останавливают охранники, которые проверяют наши паспорта, а затем позволяют идти дальше, дабы занять более выгодную позицию во время марша. Наконец-то мы добираемся до ратуши. Тысячи крестьян – делегации из разных провинций – уже шагают к собору. Вероятно, для них не нашлось места в парадном строю.

"Взгляните-ка на наших парней! – восхищённо восклицает пожилой фермер. – Видите, они сдвинули шляпы на глаза, чтобы показать нашим врагам, что они в боевом настроении. И, ох, как они умеют драться!"

Мы протискиваемся в передний ряд ровно в том месте, где процессия покинет ратушу. Солнце припекает. Вокруг ходят женщины и продают воду по пять грошей за стакан. Старик-крестьянин рядом с нами яростно протестует, но в конце концов покупает, ворча: "Подумать только, пять добрых грошей за один лишь стакан! Почему бы тогда не брать с нас деньги за воздух, которым мы дышим, или за блоху, что меня сейчас кусает? Я никогда в жизни раньше не платил за воду".

"Но, скажите же, я заслуживаю хоть чего-то за то, что вам её принесла, а? – добродушно смеётся толстуха. – В конце концов, вокруг вас ведь нет источников или колодцев, из которых вы могли б попить бесплатно. Когда я прихожу, вода появляется, а когда ухожу, и вода – со мной. Ну, и как насчёт этого? Вы бы предпочли умереть от жажды, чем заплатить пять грошей?"

"Ладно, ладно", – отмахивается он и одним глотком выпивает три четверти живительной влаги, любезно предложив затем то, что осталось, своей жене.

Но через пять минут бойскауты приносят людям воду бесплатно, в бумажных стаканах, и тогда старик приходит в ярость, что его так жестоко надули.

В городе звонят колокола, и служба в ратуше вот-вот начнётся. Звучит похоронный гимн солдат "Покой моим товарищам". Из репродуктора мы слышим голос кардинала и архиепископа Вены Иннитцера, произносящего последнее напутствие. Вслед за ним на трибуну поднимается доктор Миклас, президент республики107. Наконец принц Штаремберг зачитывает трогательный некролог своему умершему товарищу. "Прощай, дорогой друг, – восклицает он, – твой дух продолжает жить, хотя твоё тело мертво. А твоя кончина принесла победу нашей независимости".

За речами следует похоронный марш из "Сумерек богов"108, и длинная процессия трогается в путь к собору святого Стефана. Толпа взволнована, тысячи людей стоят здесь с самого рассвета.

Первыми идут студенты. Они в шапочках синего, розового, жёлтого, зелёного, фиолетового и оранжевого цветов. Во главе каждой отдельной колонны – многие из бывших выпускников, также натянувшие эти шапочки. Далее идут монахи – францисканцы, доминиканцы и капуцины. Затем – монахини, священники и, наконец, два епископа в белых шёлковых митрах, предшествующие кардиналу-архиепископу Иннитцеру, который вышагивает один. Появляются военные грузовики, загруженные цветами и венками, общим счётом шестнадцать, а за ними на лафете едет покрытый национальным флагом гроб, очень маленький, как у ребёнка. Многие люди вокруг нас теперь открыто плачут. За гробом следуют в глубоком трауре дамы, спрятавшиеся в вуали. По толпе пробегает ропот.

"Вон вдова, – шепчут они, – высокая, молодая, со склонённой головой".

"Она плачет. Ах, бедняжка, бедняжка, какое это для неё горе!"

"Хотя у неё скоро родится ребёнок, она отказалась ехать в авто".

"Она весь путь пройдёт пешком".

"А вон его мать, та маленькая старушка в чёрном платке".

"И смотрите, смотрите, вон его отец".

"Который из них?"

Они указывают на старого крестьянина в чёрном суконном костюме, окружённого своими родственниками – типичными сельскими жителями.

"А вот и Штаремберг. Разве он не красив?" И все взоры сразу прикованы к высокому, мощно сложенному молодому человеку, одетому в военную форму.

Следом появляется дипломатический корпус, и мы узнаём американского посла, идущего рядом с британским. Японская делегация в своих придворных костюмах ярко выделяется на общем фоне. Затем маршируют роты пехоты с оркестрами, за которыми цокает кавалерия, замыкая шествие.

Это не блестящий зрелищный парад, и в нём нет той пышности и гламура, которые сопровождали бы умершего Габсбурга до его могилы. Напротив, общее впечатление – это бедность и потрёпанность, что заставляют сердце соболезновать австрийскому народу, практически