всех сторон к амфитеатру, пробираясь в дождевиках сквозь непогоду и держа в руках тысячи разноцветных зонтиков.

Всё утреннее представление идёт под дождём, и кажется несправедливым, что актёры мокнут на открытой сцене, в то время как зрители удобно сидят под навесом. Изображение Христа Алоисом Лангом сильное и властное, но в нём недостаёт той мягкости и кротости, что присущи идеальному воплощению Антона Ланга. Во время полуденного перерыва мы слышим множество дискуссий, и тогда как большинство людей относится к Алоису с энтузиазмом, один несогласный громко и сердито заявляет: "Мне всё равно, что вы талдычите. Он изображает Христа нацистом, деспотичным и надменным, каким его и хотел видеть Гитлер".

"О, чушь, ты сравниваешь его с Антоном Лангом. Это несправедливо, Алоис – человек другого типа, у него иной голос, иные манеры, жесты … Однако я согласен с тобой, что он менее возвышенный и гораздо более земной, чем Антон. Но у него великолепное телосложение".

И это действительно так, в особенности бросаясь в глаза во время дневной части спектакля, когда его великолепное, идеально сложенное белое тело повисает на кресте.

Но, на мой взгляд, самый выдающийся актёр – это Иуда, и вечером после спектакля мы идём к его маленькому домику на краю деревни, чтобы с ним встретиться. Хотя ко всем остальным исполнителям главных ролей толпятся за автографами, мы видим, что бедный старый Иуда совсем один, непопулярен даже после того, как его роль сыграна, и грустно сидит в дальнем углу своей кухни. Он страшно рад нас видеть и, приподнявшись со своей толстой пуховой перины, сердечно нас приветствует и многословно повествует о том, сколь немало сил отнимает у него такая потрясающая роль всякий раз, когда он её играет, и как сильно он устаёт. Когда мы поздравляем его с великолепной игрой, он добродушно смеётся и говорит: "Некоторые утверждают, что у меня получается даже слишком хорошо, и именно поэтому мало кто приходит навестить Иуду в его доме. Они скорее уйдут, думая, что он висит на дереве. Но вы заметили нечто странное в сегодняшнем представлении? … Всякий раз, когда я выходил на сцену, моросящий дождь превращался в ливень. Когда же покидал её, он снова стихал. Хочу сказать вам, что происходит много странных вещей. Однажды днём, парочку недель назад, во время сцены распятия небо почернело, вокруг креста заплясали ослепительные молнии, а гром гремел так, что не было слышно никаких других звуков. Это было впечатляющее зрелище. Никто из видевших его, уже никогда этого не забудет".

Когда мы уже собираемся уходить, дверь распахивается и появляются ещё двое посетителей. Один из них, молодой американец, подбегает к хозяину и, долго тряся тому руку, в сильнейшем волнении восклицает: "Иуда, сэр, я ужасно горжусь знакомством с вами".

Улицы заполнены, но шумная вчера толпа сейчас уже утихла. Спектакль возымел своё действие. Мы возвращаемся к дому Рупа Пиллера прохладной тихой ночью, и очертания холма с крестом отчётливо вырисовываются на фоне звёздного неба. Ненастье закончилось.

Подъезжая на следующий день в полдень к Мюнхену, мы видим, что повсюду приспущены государственные флаги и свастики.

"Может быть, это Гитлер? – с тревогой говорит немка, а затем вскрикивает. – Всё ещё хуже!" – и заливается слезами, когда репродуктор на станции объявляет, что только что скончался Гинденбург.

В тот же вечер, в пять часов, на Кёнигсплац проходит демонстрация, в которой принимают участие тысячи людей, по трём поводам: в память об объявлении двадцать лет назад войны России; в память о Гинденбурге; и, что важнее всего, дабы провозгласить Гитлера новым верховным правителем, который должен занять место старого фельдмаршала в умах и сердцах немецкого народа.

В сопровождении Билла Селдена мы спешим занять наилучшее место, откуда всё видно и слышно. Площадь заполнена войсками – они повсюду в железных касках и полной боевой экипировке. Их тысячи. Это рейхсвер, регулярная армия, слева от которой выстроились "коричневорубашечники", или штурмовики СА, а справа – "чернорубашечники", или отряды СС, и позади всех них стоят ветераны Мировой войны, подразделения Красного Креста и ландвер110. На высоких ступенях здания, возвышающегося над этой огромной площадью и морем войск на ней, собрались армейские командиры в полной военной форме и госчиновники во фраках и цилиндрах. Один из них произносит громогласную речь, усиленную репродукторами, прославляя умершего Гинденбурга и сравнивая его жертвы с жертвами Христа. После короткой паузы он принимается вещать опять, но теперь восхваляя Гитлера и говоря этому гигантскому собранию, что оно обязано признать того своим лидером и логичным преемником любимого фельдмаршала.

По окончании этого выступления генерал рейхсвера обращается ко всем военным с восхвалением их героизма в Мировой войне и просьбой сохранять верность идеалам нацистской Германии. Рейхсвер приносит три торжественные клятвы: быть верным Фатэланду, Третьему рейху и Гитлеру. Последняя – это "персональная клятва", что обязана поразить весь мир, ведь лидер требует от своих солдат отдать, если это необходимо, свою жизнь не только за свою страну, свои дома и свой народ, но и за него лично.

Затем оркестр играет "Германия превыше всего", и тысячи голосов подхватывают припев. Отовсюду доносятся хайли – кричат все, кроме нас, и Билл Селден, ужасно заинтересованный происходящим, расплывается в широкой улыбке.

"Билл, сотри эту улыбку со своего лица! – предупреждающе кричу я ему на ухо. – Для нас и так опасно не славить Гитлера, но если они подумают, что мы над этим смеёмся, то толпа может разорвать нас на куски".

Уже сейчас многие вокруг нас выглядят рассерженными, не осознавая, что мы иностранцы. Отнесутся ли к нам так же, как к жителям Германии, не славящим Гитлера? Но нет, ничего не происходит. Мы остаёмся непотревоженными.

Играют оркестры, войска проходят парадом, горожане ликуют, царит полное столпотворение. Гитлер! Гитлер! Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль! Хайль! Хайль! Этот крик, подобно бурлящей волне, поднимается и переполняет площадь, прокатываясь туда-обратно по улицам Мюнхена, и, будучи подхваченным радиоприёмниками и репродукторами, триумфально разносится по всей стране.

В этот вечер по всему городу устраивается празднество, но наиболее характерным является пиршество в знаменитом старом "Хофброе"111, где пять тысяч человек во весь голос вопят "Хайль Гитлер" и пьют за его здоровье сотни галлонов пива.

Новая Италия

Ирина Скарятина

Тишина, и красота, и покой озера Комо казались нам раем после всех этих кровавых чисток и путчей в Центральной Европе, однако вскоре мы поняли, что сей итальянский эдемский сад тоже изменился, как и всё остальное на континенте. Незаметно,