моя жизнь хуже твоей? В отличие от тебя, я ничего никому не плачу, а ты прикинь: сколько денег у тебя остаётся после всех выплат? Прикинул? То-то и оно, пшик! К тому же, – и на этом Цви делал особое ударение, – мой пенсионный возраст не за горами, и пенсию мне будут платить вовремя и без задержек, при этом никакие судебные исполнители не в праве наложить на неё свою жадную лапу…

Кстати, долг Цви за тридцать лет возрос в десять с лишним раз и составил почти миллион. Если бы Яшку порадовали такой цифрой, он без раздумий через пять минут застрелился бы из своего казённого парабеллума…

10. Сын

Как бы оптимистично по жизни ты не был настроен, рано или поздно приходится задумываться о том, что годы берут своё. Какие-то события происходят, и тебе кажется, что ты принимаешь в них самое непосредственное участие. И одновременно с горечью понимаешь, что это всё иллюзия. Что меняется в твоей жизни на фоне этих событий, кроме появления новых седин на висках и постоянно растущей стопки исписанных листов, на смену которым приходят компьютерные файлы, так же, как и бумажные листы, никому кроме тебя не интересные?

А настоящая реальность – это как раз то, что вокруг, и никуда от этого не денешься: не очень хорошо обустроенный быт, квартирка – правда, уже выкупленная, но вовсе не такая, о какой мечтал поначалу, машина – старенькая, но пока бегающая, а вместо круизов по экзотическим странам пара недельных поездок, выловленных на горячих распродажах туристических агентств в какую-нибудь Испанию или Чехию, за которые ты рассчитываешься по сей день…

Одно радовало Яшку по-настоящему. Незаметно подрос сын, и хоть Яшка всегда относился к нему с трепетом и вниманием, но всё равно умудрился пропустить момент, когда из нежного светловолосого карапуза он превратился во взрослого самостоятельного мужчину.

…Сегодня Яшка отпросился с работы, потому что ехал с сыном в Тель-Авив на экзамен по музыке. Сыну почти восемнадцать, и вместе с аттестатом о среднем образовании он получит аттестат об окончании консерватории по классу классической гитары. Если, конечно, сдаст сегодняшний экзамен. Израильская консерватория – это некое подобие музыкального училища из прежней российской жизни.

Они ехали по приморскому шоссе, и настроение у Яшки было почему-то на редкость сумрачным. Гитара в кофре и пакет с бутербродами, заботливо приготовленными женой, лежали на заднем сидении, и сын непроизвольно косился на них, будто от плохого или хорошего сегодняшнего отношения к нему этих предметов зависело его успешное музыкальное будущее.

Музыкой он занимался с пяти лет, но сперва осваивал фортепиано, потом заявил, что хочет стать гитаристом и разбираться в рок-музыке не хуже своего родителя. Яшке это, естественно, безумно понравилось, так как становилось ясно, что он всё-таки является для мальца хоть в чём-то авторитетом. Какому же отцу не польстит, если сын захочет быть чем-то похожим на него? Правда, гитара всегда оставалась для Яшки тайной за семью печатями, и более или менее сносно играть на ней он так и не научился, но сын, сам того не подозревая, пошёл дальше него в музыке, и это было здорово. Преемственность, так сказать, поколений. Аж невольная слеза накатывалась на родительские глаза…

Сразу после того как они с женой перевели его на гитару, сын принялся с недетским упорством слушать записи из Яшкиной фонотеки, а уж их-то у него скопилось видимо-невидимо. Ещё со времён работы во Дворце культуры. Сперва Яшка подсовывал ему то, что считал необходимым для знакомства с азами рока, и сын с интересом всё проглатывал, частенько обсуждал с Яшкой, спорил и иногда не соглашался с его мнением. Яшке это льстило ещё больше, ведь здорово, когда твоя кровиночка имеет благодаря тебе то, о чём ты в своё время и мечтать не мог, а главное, теперь появился единомышленник, которому можно доверять сокровенные мысли и который тебя поддержит. Так ему казалось поначалу.

Однако прошло какое-то время, и Яшка стал замечать, что диски, выложенные стопкой для ознакомления, остаются не прослушанными, а из комнаты сына всё чаще доносится музыка, которую он не знает. Выходило, что сын самостоятельно разыскал что-то новое и скачал из Интернета. Когда же Яшка попросил познакомить его с тем, что сына увлекает, то с великим изумлением услышал, что такую музыку воспринять не сможет, потому что она совсем не похожа на то старьё, из которого состоит отцовская коллекция.

Это было неожиданно и обидно. Выходило, что сын за короткое время освоил то, что отец собирал по крупицам и любовно пестовал всю свою жизнь, но на этом не остановился и пошёл дальше, без сожаления оставив Яшку с его коллекцией на допотопном, по его мнению, уровне.

О, времена, о, нравы… Классический случай, когда яйцо учило курицу. Но в глубине души Яшка чувствовал, что что-то здесь не срабатывает, и высокомерно пожурить сына за строптивость уже не получится. Собственно говоря, и журить-то было не за что. К тому же, как он успел заметить, сын вовсе не был простачком, который со своей невысокой колокольни стал бы категорично судить о том, чего не понимает. Если он что-то утверждает так уверенно и категорично, значит, уже во всём детально разобрался, и в его приговоре есть какое-то рациональное зерно. Не такой уж он восторженный и увлекающийся юнец, каковым был Яшка в его годы, а его прозорливости и точности оценок можно просто позавидовать. От кого он только унаследовал эти черты? Но уж точно не от своего батюшки.

Не мешало бы самому прослушать эти записи, решил Яшка, и под покровом ночи, аки вор, принялся в наушниках их прослушивать. Честно признаться, ничего сверхъестественного не обнаружил, хотя, конечно, было в этой музыке и много интересного, на что он раньше просто не обращал внимание.

Отчего же всё-таки такая резкая реакция сына на Яшкину просьбу?

И вдруг совершенно неожиданно и парадоксально перед ним открылась простая истина, для кого-то, в общем-то, ясная и очевидная, а для Яшки до последнего времени неведомая. Дело даже не в музыке – старой или новой, дело совершенно в другом. Он-то наивно полагал, что в их тандеме отец-сын он будет всегда лидером, который задаёт тон и является бесспорным законодателем музыкальных и не только музыкальных вкусов. А выходило, что сына такое положение больше не устраивало. Это был не открытый протест с выяснением отношений, руганью и битьём посуды. Это нечто иное, более действенное и неотвратимое. Если при открытом