дымящаяся в зубах сигарета выдавала, что он всё ещё дышит. Боливиец смертельно боялся любого начальника, даже самого микроскопического.

Бригада бедуинов всегда приезжала на белом тендере «субару» и перед импровизированным шлагбаумом никогда не притормаживала, а наоборот прибавляла ходу. Выбить верёвку из рук охранника, да ещё так, чтобы того ею стегануло, считалось у них признаком геройства и безнаказанности. Цви относился к этому с философским безразличием, мол, что с бедуинов возьмёшь? А вот Яшку это безумно злило. И злило даже не само по себе выбивание верёвки, а то, с каким нескрываемым презрением бедуины поглядывали из машины на него, бесправного сторожа, не имеющего возможности дать хамству достойный отпор.

Однажды его терпению пришёл конец. При виде выныривающего из-за поворота и набирающего скорость тендера Яшка вышел на середину дороги и раскинул руки. Машина резко притормозила, почти коснувшись его бампером, и водитель, смуглый небритый парень в пёстрой палестинской накидке-куфие, выскочил из кабины и принялся поливать Яшку на всех известных языках – арабском, иврите и даже на русском. Русскую матерщину в Израиле знают и любят повсюду, даже в самых отдалённых арабских деревнях.

Пока он только ругался, Яшка молча стоял и не двигался, но едва шофёр попробовал отпихнуть его в сторону, взорвался – выхватил пистолет и передёрнул затвор.

Сумел бы Яшка выстрелить в запале? Вероятней всего, нет, но вид у него был, наверное, настолько грозный и решительный, что бедуин мгновенно осёкся, неожиданно повалился на колени и, молитвенно сложив ладони, затараторил на иврите:

– Прости меня, брат, не убивай! Пожалей мою семью, не лишай их кормильца!

Весь Яшкин пыл тотчас куда-то испарился, он лишь плюнул, спрятал пистолет в кобуру и крикнул Цви:

– Запиши их номер, и пускай проезжают!

Но Цви рядом не оказалось. Минуту назад был, а сейчас уже нет. Бедняга спрятался в будке, присел там на корточки и опасливо наблюдал из окна за баталией на дороге. После того как Яшка самолично сходил за журналом, записал номер тендера и пропустил его внутрь, напарник испуганно заохал:

– Что ты наделал! Тебе этого не простят!

– Бедуины мстить будут? – усмехнулся Яшка, уже несколько успокоившись.

– Плевать на бедуинов! Тебя теперь полиция затаскает за то, что вытащил пистолет прилюдно!

– А если бы они на меня наехали своим тендером?

– Если бы наехали, тогда… наверное, можно было бы доставать пистолет. Тебя же столько народу видело! Обязательно кто-нибудь заложит.

– Не думаю, – задумчиво ответил Яшка, а на душе у него почему-то кошки заскребли.

В конце концов всё обошлось без последствий. Никто об этом эпизоде больше не вспоминал, лишь однажды, примерно через пару недель, на одной из улиц уже в городе рядом с Яшкой притормозил знакомый белый тендер-«субару», и шофёр – всё тот же смуглый и небритый парень в куфие – выскочил наружу и неожиданно радушно протянул ему руку. В ответ на Яшкин удивлённый взгляд он по-прежнему невнятной скороговоркой выпалил:

– Ты, брат, хороший человек, а вот твой напарник – очень плохой.

– Что-то ты путаешь, – улыбнулся Яшка, – пистолет-то доставал я, а он, наоборот, пытался меня успокоить.

– Ничего не путаю! – замахал руками бедуин. – Ты поступил как мужчина – хотел ответить за унижение. А твой напарник побежал к начальству, как паршивая собака, жаловаться на нас. Ну, и на тебя заодно…

О походе Цви к начальству Яшка и в самом деле ничего не знал. Сам бы он ни за что такого себе не позволил.

– Ну, и что в итоге?

– В итоге нас уволили, и мы остались без заработка… Вот его бы я сбил машиной! И с большим удовольствием…

Больше ни его, ни его тендера Яшка не видел. Хоть после этого разговора уважение к бедуинским собратьям в нём и не возросло, но к представителям экзотической Боливии он стал относиться гораздо хуже, чем прежде. Есть хлеб и пить вино с ними за одним столом уже поостерёгся бы…

Теперь обещанная история Цви-боливийца. Предки его были откуда-то из Польши или Украины, но никакого языка, кроме испанского, он не знал. А так как жил он в Израиле с юных лет, то худо-бедно натаскался в иврите. Однако читать и писать так и не научился, заявляя повсюду, что обладает слабым зрением и ничего на листе бумаги разобрать не может. Впрочем, это не мешало ему иметь на всё своё радикальное мнение, видно, телевизор и радио с избытком компенсировали ему недобор в образовании и заодно в культуре. Наличие громадных пробелов во всех без исключения областях знаний он объяснял чисто по-израильски – я, дескать, столько войн прошёл, что не было времени книжки читать. Когда Родина в опасности, нужно быть на переднем крае, а не на школьной скамье… В доказательство своих подвигов задирал рубаху и демонстрировал старые шрамы на груди и животе.

В перерывах между войнами, когда кусок хлеба следовало зарабатывать всё-таки не ратным, а мирным трудом, Цви решил заняться бизнесом и открыл мастерскую по изготовлению штор. Жену посадил за швейную машинку, а себе оборудовал офис со столом, креслом и кофеваркой. Жена, как пчёлка, строчила шторы, а он распивал кофе с потенциальными заказчиками и решал вопросы внутренней и внешней политики. Сколько времени в действительности проработала его фирма, он не уточнял, но, ясное дело, всё закончилось полным банкротством. Однако долгов ему как банкроту не списали. Семьдесят тысяч шекелей и по сегодняшним меркам сумма впечатляющая, а в те достославные семидесятые и вовсе запредельная. Другой бы от такого в петлю полез, но Цви не унывал. Погасить долг или хотя бы уменьшить его даже не пытался. Устроиться куда-нибудь на работу и получать зарплату, которая мигом исчезала бы в бездонной пропасти арестованного банковского счёта? Ну уж нет, не на того напали!

Чтобы как-то прокормиться самому и прокормить семью, Цви вынужден был скрываться от судебных исполнителей, которым у него и так уже конфисковать было нечего, и подрабатывать по-чёрному, получая деньги наличными. Плюс промышлять сбором стеклотары и банок из-под пива, приносящим хоть и небольшой, но стабильный доход.

В охранную фирму Цви попал вовсе не из-за сострадания шефа к падшим. Скорее, из-за жадности, ведь за ту же работу, что и прочим охранникам, он платил боливийцу половинную зарплату, зато наличными в конверте. Всех это устраивало. Даже, наверное, устраивало и тех же судебных исполнителей, которые, конечно, могли уличить шефа в обмане налоговой службы, но… надо ли оно было кому-то?

Когда Яшка поинтересовался у Цви, как тот собирается жить дальше, тот только усмехнулся и легкомысленно махнул рукой, мол, чем