миг можешь потерять. Тупого, гарантированного, толстого счастья не бывает. Оно всегда как радужный мыльный пузырь. Смотри, как он летит, и любуйся. Когда лопнет — тогда лопнет. Но Елене воображать их жизнь пузырем было страшно.

Восемь лет назад, когда у нее диагностировали рак, тучка сорвалась с горной вершины, зачернила пол-неба. На Елену волнами накатывали панические атаки. Она боялась не того, что умрет, а того, что Алик останется один и ему будет очень-очень плохо. Ничего, обошлось, вылечили. Но два года назад туча опять разразилась грозой, еще более страшной. Онкология — беда воспитанная, благопристойная. Сначала постучится — у вас, мадам, не очень хороший скан, сделаем дополнительные анализы, да возьмем second opinion, да появилась новая революционная иммунотерапия в Израиле. Совсем другое дело инфаркт. Он нападает, как тать из-за угла, и сразу бьет кистенем по голове. Плывешь с любимым на швертботе по синей глади, озеро похоже на мозаичный золотисто-зеленый пол, всё переливается, и ты счастлива. Муж тянет за шкот, вдруг хрипит, начинает заваливаться, едва успеваешь его подхватить, чтобы не упал за борт. И небо сразу черное, и мечешься как дура по палубе посреди гребаного Лак-Лемана.

За три дня, пока к Алику не пускали, она узнала, каково это, когда по-настоящему страшно. Умереть фигня, была — и тебя не стало. А вот жить одной… Одной просыпаться, одной завтракать, тоскливо ждать вечера, одной ложиться в пустую кровать — это ад. После многолетнего рая попасть в преисподнюю — вот что самое страшное на свете.

Когда Алика поставили на ноги, когда всё опять стало хорошо и почти безоблачно, Елена сказала: «Придумай что-нибудь. Избавь нас от этой тучи. Теперь она будет давить на меня в сто раз больше, чем раньше».

Муж попросил неделю на решение проблемы. И решил ее. Он был самый умный человек на свете.

«И ты, и я боимся не смерти, а жизни друг без друга, так? — сказал он. — Значит, ответ прост. Мы не будем жить друг без друга, и тогда бояться нечего. Гляди, что сегодня пришло экспресс-почтой. Это «Дормитин», лекарство от страха». Показал коробочку, в ней пузырек.

Он нашел в даркнете продавца «добровольной смерти», с надежными референсами. Купил препарат, отправляющий из этого мира в иные быстро, безболезненно и гарантированно. «Если один из нас смертельно болен, уйдем вместе, без соплей и пыли. Мы ведь никогда друг без друга не путешествуем».

И всё, страха не стало, никакая тучка над горой больше не висела. Наступила ясная, безоблачная погода. Абсолютное, беспримесное счастье.

Сегодня утром в ванной перед зеркалом Елена разглядывала себя и думала: пятьдесят шесть — это совсем немного, в Швейцарии люди запросто живут до девяноста и даже до ста, а выгляжу я так, как женщины времен моего детства выглядели в тридцать пять. Да нет, они, бедняжки, выглядели хуже — с нездоровой кормежкой, паршивой косметикой и районной стоматологией. До ужина еще далеко, у меня пока afternoon tea.

А минуту спустя случилось то, что не должно было случиться. Лучший кардиолог, говоривший, что достаточно мониторить работу сердца, регулярно делать анализы — и никаких сюрпризов не будет, ошибся.

Елена вышла из ванной, увидела, что муж лежит на полу, и потемнело в глазах.

Если б она, гадина, тварь, мокрица, не бухнулась в обморок, а сразу кинулась к дефибриллятору, может, обошлось бы. Но в реанимации сказали: сердце не работало слишком долго, без кровоснабжения в мозге произошли необратимые изменения. Надежда на регенерацию есть, подобные случаи известны, но шанс очень невелик.

Елена не видела лица доктора, только какой-то силуэт. Наступило солнечное затмение. Всё стало черное.

2. РЕШЕНИЕ

После консилиума ей сказали еще жестче, со всей швейцарской прямотой: на жизнеподдерживающей аппаратуре больной может существовать очень долго, но не будем вводить вас, мадам, в заблуждение. Обратно он не вернется. Отключать его от системы или нет — ваше и только ваше решение.

Я прочитала, что в 2019 году в аризонской клинике «Майо» пациент очнулся после восьмимесячной искусственной комы… и в Мюнхене в 2021 году тоже такое произошло, залепетала Елена. Чтобы не выть от ужаса, она накануне двое суток не вылезала из интернета. И всё равно выла.

Профессор покачал головой. В первом случае больному было двадцать три года, во втором это вообще был ребенок, а вашему супругу шестьдесят два, сказал он. К сожалению, примеров восстановления клеточной ткани мозга в таком возрасте не зарегистрировано. Ведутся изыскания, но пока обнадеживающих результатов нет.

Если есть хоть один шанс из тысячи, из десяти тысяч, не отключайте его, твердо заявила Елена, подписала нужные бумаги и вернулась домой, выть и гуглить дальше.

Хуже всего, что она не могла воспользоваться спасительным «Дормитином». Вдруг чудо все-таки случится и Алик очнется. А ее больше нет. В страшных чатах писали, что больные на поддерживающей аппаратуре живут в среднем год, а потом умирают от нозокомиальной пневмонии. Мысль о том, что придется каждый день, каждый час, каждую минуту испытывать муку, а потом, когда надежда умрет, все равно убьешь себя, была невыносима.

Выход подсказали слова профессора об изысканиях. Пусть не сейчас, а в будущем ученые обязательно что-нибудь изобретут. Медицинская наука на месте не стоит. Конечно, это произойдет не через год. Значит, нужно сделать так, чтобы Алик оставался жив столько, сколько понадобится. Десять лет, двадцать. Хоть сто.

Откуда-то из памяти всплыл термин «криорезервация». И метания прекратились, поиск стал целенаправленным.

Скоро Елена уже всё знала про консервацию безнадежных больных и про крионические учреждения.

Человека помещают в специальный резервуар, наполненный жидким азотом, так называемый «дьюар», где поддерживается температура -196 ° Цельсия. В этой заморозке живые ткани хранятся сколь угодно долго. Криорезервация — процесс не только дорогостоящий, но и юридически муторный, во всяком случае в правовых государствах, поэтому чаще он применяется в России, где законы условны, а большие проблемы легко решаются большими деньгами. Там существует предприятие, замораживающее людей и кошек-собак. Среди пациентов много иностранцев, родственники которых не сумели получить разрешение на консервацию в собственных странах — на это требуется согласие всех членов семьи.

Но перевозить мужа в страну с непредсказуемым прошлым и еще менее предсказуемым будущим слишком рискованно. К тому же никаких проблем с согласием всех членов семьи возникнуть не могло. Вся семья — одна Елена.

Не иначе как перст судьбы и подсказку кармы восприняла она новость о том, что швейцарский фонд «Биостазис» открывает собственный Kryokonservierungscentrum. Месяц спустя бесчувственное, но живое, живое тело Алика уже находилось в гигантском