– Глаша! Голубушка! – закричал Николай Иванович и бросился к жене.

Монах последовал за ним.

59

Монах схватился за ручку двери, ведущей в туалетное отделение, где была заключена Глафира Семеновна, но дверь была заперта на ключ. Позвали кондуктора и потребовали, чтобы он отворил, но ключ оказался у обер-кондуктора. Обер-кондуктор был в венте, где продают вино, и, очевидно, опохмелялся там хересом, невзирая на раннее утро. За ним послали в венту, но он не шел. Монах побежал за ним сам.

А Николай Иванович стоял около окна с разбитым стеклом, за которым виднелась раздраженная Глафира Семеновна и говорила:

– Это черти, а не люди! Дьяволы какие-то! И зачем он меня запер? Запер и забыл. Ведь я здесь в духоте часа два сижу. Не запри он меня на ключ, я давным-давно бы уж вышла. Ведь две станции мы проехали, две остановки были. Я стучала, стучала, но никто не слыхал, а окно не отворяется, чтобы можно было крикнуть в открытое окно. Наконец уж я решилась разбить стекло на этой станции.

Николай Иванович слушал и бормотал:

– Слава богу, душечка, слава богу, что наконец-то ты догадалась разбить. А я уж думал, что тебя монахи похитили… То бишь разбойники… Просыпаюсь – вижу, тебя нет. Сердце у меня так и оборвалось. Бужу монаха… Толкуем, разговариваем. Думаю: или на станции осталась, не успев сесть в вагон, или разбойники похитили. И представь себе: монах подтверждает насчет разбойников… Ведь мы сейчас шли телеграфировать но станциям, что вот так и так…

В это время вдали показались монах и обер-кондуктор. Монах тащил обер-кондуктора за плащ. Туалетное купе наконец отворено, Глафира Семеновна выскакивает из купе, ругая кондуктора пьяницей, подлецом, мерзавцем, и хочет пересесть в свое купе, но обер-кондуктор ее останавливает и требует деньги за разбитое стекло. Вступается монах, и уж начинается перебранка на испанском языке. Приходит начальник станции и приглашает супругов в контору, очевидно для составления протокола. Жандармы стоят наготове, чтобы сопровождать их. Николай Иванович плюет, машет рукой и расплачивается за разбитое стекло.

Начальник станции тотчас же ударяет в ладоши. Раздается звонок. Обер-кондуктор дает дребезжащий свисток. Кондукторы захлопывают двери «берлин», то есть купе, и поезд тихо трогается.

– Десять франков за разбитое стекло! – негодует Глафира Семеновна, сидя рядом с мужем. – Сами виноваты, что я разбила его, и вдруг десять франков!

– Брось, душечка. Ну его к черту, это стекло. Уж я рад-радешенек, что нашлась-то ты, – перебивает муж. – Вот поблагодари падре за хлопоты о тебе. Он так близко принял к сердцу все это происшествие.

Глафира Семеновна протянула монаху руку и проговорила:

– Мерси… Благодарю вас…

– Надо будет угостить его, когда приедем на большую станцию, – продолжал Николай Иванович. – Он так любит пить и есть.

– Утром-то? Да кто же по утрам угощает! – воскликнула супруга. – Ведь теперь только еще седьмой час.

Поезд несся к Аревало, когда-то резиденции королевы Изабеллы Католической, короля Карла V и четырех Филиппов. Город Аревало лежит уже в провинции Новой Кастилии. Направо и налево местность унылая, монотонная, плохо возделанная. Изредка попадаются редкие сосновые рощицы, изредка виднеются деревушки с полуразвалившимися серыми домиками. Кресты и статуи Мадонн под навесами повсюду, но церквей мало. Заметно потеплело. Солнце светило ярко, и лучи его, хоть и осенние, были теплы и живительны. Виднелись стада овец, ощипывающие скудную траву и желтый лист каких-то кустарников. Есть стада и крупного рогатого скота. Крестьяне и крестьянки уже вышли на работу, но на всех городские костюмы: пиджаки и фуражки, а женщины в темных ситцевых платьях, с головами, покрытыми ситцевыми платками, как и наши деревенские бабы.

Николай Иванович смотрел, смотрел на эти картины и чуть ли не в десятый раз воскликнул:

– Но где же испанские-то костюмы? Ведь уж мы теперь в самом центре Испании, а я ничего испанского не вижу. Даже нищие музыканты и те играют не на гитарах, а на гармониях. Глаша, что бы это значило?

Супруга молчала. Ей было не до того. Она была слишком возмущена своим двухчасовым одиночным заключением в туалетном отделении.

Николай Иванович обратился о костюмах с вопросом к монаху, который только что кончил утреннюю молитву, которую читал по книге. Монах внимательно вслушивался в русскую речь, отложив молитвенник в сторону, но предлагаемого ему вопроса не понял и смотрел вопросительными глазами.

– Испанские костюмы… Костюм эспаньоль… Где они? – повторил Николай Иванович.

Монах развел руками и заговорил что-то, мешая русские и испанские слова, но что именно – Николай Иванович не понял. Супруга пояснила мужу:

– Слышишь, он упоминает Гренаду и Севилью?.. Значит, там.

– А Мадрид? Зачем же мы едем в Мадрид?

– Да ведь Мадрид столица, главный город. Как же путешествовать по Испании и не видать столицы! Погоди. Увидим, может быть, и в Мадриде испанские костюмы. Хорошие костюмы всякий носит по праздникам, а сегодня будни. Захотел ты хорошие костюмы в будни, при работе!

Поезд побывал на станции Аревало и понесся дальше. Проезжали по равнине среди гор. Попадались необозримые вспаханные поля. Кое-где пахали плугами на паре волов. Монах указал на видневшуюся вдали цепь гор и сказал:

– Сиерра-Авиля.

Он достал из корзинки белый хлеб, банку соленых оливок и бутылку вина и стал предлагать все это супругам. Глафира Семеновна отказалась. Николай Иванович, указывая на оливки, воскликнул: «Вот она, настоящая-то еда!» – и стал есть их вместе с монахом.

Промелькнули станции Аданеро, Велайос. Вспаханные поля исчезли, и шла дикая местность, усеянная громадными каменьями, среди которых то там, то сям росли жалкие сосны. Местность до того была изрыта и загромождена каменьями, что казалось, что как будто бы сейчас только произошло извержение вулкана или была произведена целая сотня хороших динамитных взрывов. Виды были печальные, угнетающие душу. Показались новые горы, серо-фиолетовые. Монах указал и на них и сказал:

– Самосиерра… Бедна земля… Бедны люди…

Пробежали станцию Мингорие, и дикость местности сделалась еще ужаснее. Проезжали пространства, представляющие из себя какой-то хаос из нагроможденных друг на друга скал с самой жалкой хвойной растительностью. Жилья было совсем не видать. Монах посмотрел на часы и сказал:

– Авила… Фонда… Хороша фонда.

При слове «фонда» он блаженно улыбнулся и прибавил:

– Кафе пить будем. Си? Хороша кафе… Дессаюно… Как дессаюно на русски? Дессаюно… – вспоминал он и, тронув себя по лбу пальцем, проговорил: – Зав-трак, зав-трак… Си?

– Завтрак… Завтрак… – поддакнул ему Николай Иванович.

Монах вдруг спросил его:

– Ви русски лубит лук?

– Еще бы! Первое удовольствие.

– Можно кушать