Еще несколько минут, и поезд стал тихо въезжать под стеклянный станционный навес Мадрида.

Монах прощался с Глафирой Семеновной и сказал:

– Адье… Будь здрава, сеньора Иванов. С Богом…

61

На вокзале отец Хозе Алварес тотчас же кликнул носильщиков для себя и супругов Ивановых и рассказал, чтобы последних посадили в омнибус и отвезли в Hotel de la Paix. Любезность монаха простерлась настолько, что он даже рассказал супругам, сколько нужно заплатить носильщику по существующей таксе.

И вот носильщик повел супругов к выходу. Вокзал Мадрида не отличался чистотой от других железнодорожных станций, мимо которых проезжали супруги. И здесь пол давно не видал метлы и был буквально усеян окурками папирос, сигар, фруктовой кожурой, луковыми перьями и даже яичной скорлупой. На станции было много праздной публики из простого класса, по большей части мужчин в пиджаках, фуражках и фетровых шляпах с широкими полями. Белые сорочки отсутствовали. Мужчины эти буквально ничего не делали. Они стояли группами, прислонясь спиной к стенам и решеткам, курили, пили воду из глиняных кувшинов девочек-продавальщиц и ели из корзин продавцов закусок и фруктов. Лень так и вырисовывалась во всех их фигурах. Все это были рослые, смуглые здоровяки в черных усах и бакенбардах, с давно не бритыми подбородками.

Супругам Ивановым пришлось пройти сквозь цепь железнодорожных служащих, которые отобрали у них проездные билеты, затем сквозь цепь таможенных солдат, потрогавших для проформы их багаж и спросивших, не везут ли супруги чай, табак, спирт. Вот подъезд с выставившимися в ряд посыльными из гостиниц в фуражках кастрюльками и с позументом на околышках. Здоровеннейший усач с бляхой на борте пальто, гласящей о его принадлежности к Hotel de la Paix, принял багаж супругов, впихнул их самих в омнибус, и лошади помчались.

Первым делом супруги увидали грязную, плохо мощенную крупным камнем площадь, обстроенную серыми каменными домами с окнами, у каждого из которых был балкон с чугунными или железными перилами.

– Глаша! Вот они, балконы знаменитые, на которые выходят по ночам испанки слушать серенады, – указал Николай Иванович жене и при этом почувствовал какое-то замирание в груди. – Но знаешь что? На такой балкон забраться к милой по веревочной лестнице тоже ой-ой как трудно! Особливо вон туда, в третий или четвертый этаж.

– Да кто же туда взбирается? – удивилась супруга.

– Как кто? Понятное дело, возлюбленный. Побренчит, побренчит перед балконом на гитаре, она спустит ему веревочную лестницу – он и взберется по ней. Так, по крайней мере, в романах.

– Вздор. Веревочные лестницы – это не про Испанию. Это про рыцарей разных. А здесь гитара, серенада… Выйдет она на балкон и назначает свидание где-нибудь. А не нравится предмет, так возьмет и обольет его с балкона помоями.

– Про помои я не читал, – сказал супруг.

– А я читала. Или розу ему кинет с балкона, или помоями обольет.

Омнибус, трясясь по убийственной мостовой, проехал через какие-то каменные ворота, очень облупившиеся, приходящие в ветхость, и выехал на узкую улицу с такими же казенной архитектуры каменными домами с бесчисленными балконами.

– Надо узнать, что это за ворота, – сказал жене Николай Иванович, опустил стекло омнибуса, обращенное к козлам, и крикнул проводнику гостиницы: – Кель порт?

– Порт Сан-Висент… – отвечал тот.

– Порт Сан-Висент, – повторил Николай Иванович.

– Ну что ж, теперь тебе легче стало, что ты узнал, какие это ворота? – улыбнулась супруга.

– Однако, душечка, ведь мы и путешествуем только из любопытства.

Николай Иванович был в благодушном настроении, глядел на окно, на чугунные перила балконов и напевал:

Сквозь чугунные перила

Ножку дивную продень.

– Не только ножки дивной сквозь перила не продеть испанке, а и самой-то ей на балкон не выйти. Ты посмотри на балконы, – сказала Глафира Семеновна. – Почти на каждом балконе через перила перекинуты для просушки или детская перинка, или одеяло. Вон какая-то старая ведьма юбки встряхивает.

– Да, да, да… Поэзии мало. Но ведь теперь утро. А романс про вечер поется… Когда луна взойдет. Тогда уж, надеюсь, все это с балкона убирается.

Балконы в самом деле были все увешаны чем-нибудь для просушки или проветривания. Если не перины, одеяла, то на них висели какие-нибудь принадлежности мужского или дамского туалета: суконные панталоны, пальто, юбки. Вот на одном из балконов выколачивают подушку от кресла, на другом сушатся на веревке чулки, носки, полотенца, детские рубашонки.

– Не поэтично днем, не поэтично… – повторял Николай Иванович. – Но вот посмотрим, что ночью будет. Ночью нам непременно нужно будет по Мадриду прогуляться.

Вот взошла луна златая…

Тише… Чу, гитары звон.

Вот испанка молодая

Тихо вышла на балкон…

Ночной…

Фу, какая мостовая! Даже язык себе прикусил, – сказал он.

– И я очень рада. Ништо тебе… Не пой, – проговорила Глафира Семеновна. – Только нервы мне раздражаешь. И совсем не идет к тебе пение чувствительных романсов.

– Но где же костюмы испанские, где же они?! – воскликнул Николай Иванович. – Вот уж мы и в Мадриде, в самом центре Испании, а костюмов не видать. Пиджаки, обыкновенные дамские шляпки с цветами, платья с буфами на рукавах…

– Вон испаночка у подъезда в кружевном головном уборе стоит, – указала Глафира Семеновна мужу. – Видишь, каштаны у разносчика покупает.

– Да, да… Но, однако, у нее только на голове испанский убор, а платье-то с длинной юбкой и рукава с буфами. Все-таки это первая мало-мальски испанистая женщина.

Выехали на более широкую улицу. Мостовая несколько лучше, из отесанного камня, но дома такие же серые, грязные, и в каждом доме винная лавка с надписью Venta.

– Питейных-то заведений сколько! Наши русские города Мадрид может перехвастать, – заметил Николай Иванович. – Куда ни взглянь – везде «вента». А вот сколько уж проехали, а гитары и кастаньет не видать. Да что кастаньет! Вееров мы не видим. Нет, не так я себе Испанию воображал!

Проезжали мимо неоштукатуренного здания казарм. У ворот стояли солдаты в фуражках без околышек, в красных штанах и коротких серых пелеринах поверх мундиров. Гостиничный проводник наклонился с козел к окну и прокричал:

– Caballeriazas reales!

Глафира Семеновна вздрогнула.

– И чего он орет! Все равно мы ничего не понимаем, – сказала она.

Проехали мимо церкви с массой нищих на паперти и с дверью, завешанной кожаной занавеской.

– Вот еще одна испанка в кружевном уборе вместо шляпки, – указала Глафира Семеновна на выходившую из церкви молодую женщину с молитвенником в