Семеновна и сказала мужу: – Видишь, и она напоминает об этой знаменитой картинной галерее. Реаль Мюзео непременно надо осмотреть.

– Да осмотрим, само собой, осмотрим.

Спустившись к швейцару, супруги объяснили ему, что им нужен экипаж, чтобы осмотреть город, и просили, чтобы швейцар рекомендовал им такого кучера, который бы говорил по-французски. Швейцар развел руками и объявил, что такого не имеется. Супруги переглянулись.

– Как же мы будем с извозчиком объясняться? – проговорила Глафира Семеновна.

– Да уж придется как-нибудь по-балетному, – отвечал муж. – Испанцы народ балетный… поймут. Сколько их к нам танцорами и танцовщицами-то приезжает!

– Вам не угодно ли проводника, который говорит по-французски? – предложил швейцар. – Тогда я вам к завтра приготовлю.

– Ожурдьи, ожурдьи… – твердил Николай Иванович. – Нам нужно сегодня. Вуар Манзанарес.

– А, Манзанарес? Си, си… Манзанарес… Реаль Мюзео… Паляцио Реаль… Паляцио дель Конгресо… Казас Консисториалес… – бормотал швейцар. – Праде… Парк де-Мадрид.

– Уй, уй… Се са… – кивнула ему Глафира Семеновна и просила, чтобы он объяснил извозчику по-испански, куда ему их везти.

Швейцар вывел супругов на подъезд и махнул извозчика. К супругам тотчас же подбежали двое нищих – мальчик с кривой шеей и оборванная старуха – и протянули руки, прося подаяния. Швейцар отпихнул старуху, дал мальчишке подзатыльника и, посадив супругов в коляску с запряженным в нее мулом, стал объяснять извозчику, куда везти седоков. Извозчик, в пиджаке, серых брюках, красном жилете и испанской фуражке без околышка, слушал, курил папироску и, не вынимая ее изо рта, кивал и цедил сквозь зубы:

– Си, си…

Наконец он щелкнул бичом, и мул помчался.

64

Извозчик, должно быть, хотел угодить седокам, потому что по площади Пуэрто-дель-Соль, стесненной стоянками экипажей и конок, направляющихся отсюда в разные части города, летел чуть не сшибая с ног прохожих. Два монаха в шляпах с громадными полями в виде доски, переходившие площадь, так и шарахнулись в сторону и стали грозить ему зонтиками, расточая ругательства, какая-то кругленькая, маленькая, очень недурненькая испаночка в черном платье и в вуальке выскочила чуть не из-под экипажа и бросилась в объятие полицейского в пелерине и треуголке. Тот засвистел в свисток, остановил извозчика и принялся его ругать, делая соответствующие движения руками. Слышались «асы» и «осы» при окончании слов испанской речи. Извозчик убедился в своем преступном поведении и поехал тише. Экипаж свернул в улицу Геронимо и тут шел уж почти шагом. Начались казенные здания разных присутственных мест. Выехали на небольшую площадь. Налево возвышалось красивое здание с колоннами. Извозчик указал на него, обернулся к седокам и произнес:

– Палясио де ляс Кортес…

– Кортесы – это вроде нашего Государственного совета, – пояснил жене Николай Иванович.

– Ну, бог с ними… – равнодушно проговорила Глафира Семеновна.

Извозчик обернулся на козлах и указал на памятник, помещенный в маленьком скверике.

– Сервантес…

– Сервантес… Автор «Дон Кихота»… Вот это надо посмотреть! – воскликнула Глафира Семеновна.

– Си, сеньора… Дон Кихот… Санчо Панса… – закивал извозчик и улыбнулся.

– Остановитесь… Арете… Арете…

Экипаж подъехал к самому скверу. Супруги вышли из экипажа, вошли в сквер и обошли памятник.

Памятник великому писателю довольно прост. На каменном пьедестале стоит бронзовая статуя Сервантеса во весь рост. Сервантес в плаще со стоячим воротником, в панталонах в обтяжку, в чулках и башмаках. Правая рука держит свиток, левая опирается на шпагу. Внизу барельефы: Дон Кихот на Росинанте и Санчо на осле отправляются на подвиги, Дон Кихот стоит перед открытой клеткой и, прикрывшись щитом, вызывает льва на бой и т. л. Надпись гласит кратко: Мигуель де Сервантес.

– Вот и памятник Сервантесу сподобились видеть, – сказал Николай Иванович, садясь в экипаж. – Я мальчиком был, так раза два прочел «Дон Кихота». Да как! Взасос…

Мул помчался далее, граня экипажем булыжную мостовую.

Проехали мимо театра, смахивающего на наш петербургский Михайловский театр. Свернули. Выехали на площадь де-Ориенте. Вдали возвышался королевский дворец с решеткой, с широкими воротами во двор. На площади опять памятник, окруженный сквериком. На высоком пьедестале король Филипп IV в виде всадника в доспехах на боевом коне.

Извозчик подъехал ко дворцу (Palacio Real) и остановился у ворот, показывая жестами супругам, что в ворота, за решетку, на двор можно войти.

Глафира Семеновна уж выходила неохотно из экипажа.

– Я не понимаю, зачем нам так подробно здание осматривать, – говорила она. – Даже во двор идем. Ну, что такое двор? Проехали мимо, полюбовались зданием, и довольно. Я Манзанарес хочу видеть, реку Манзанарес.

– Дворец-то уж надо осмотреть, – проговорил Николай Иванович.

Они вошли на двор, усыпанный крупным песком и утрамбованный. Двор был пуст. Только кое-где показывался солдат. Не видать было даже гауптвахты на обширном дворе. Пусты были подъезды с колоннами. Здание дворца расположены двумя скобами. Они прошли к противоположной воротам решетке. Она стояла над обрывом, и сквозь нее открывался вид на город и предместье с высоты птичьего полета. Пестрели черепичные крыши, башни, сады, купола.

Глафира Семеновна зевнула и сказала мужу:

– Ничего нет хорошего. Больше не будем нигде останавливаться. Прямо поедем на Манзанарес.

И вот супруги опять в экипаже и огибают вторую половину площади де-Ориенте, разделенную сквером. Сквер полукругом окружен статуями великих людей древности.

– Манзанарес… – приказывает извозчику Глафира Семеновна.

Тот, обернувшись на козлах, бормочет что-то по-испански и упоминает раза три Real Museo.

– Да не надо нам Реаль Мюзео. Это потом… Картины потом посмотрим. А сегодня мы хотим видеть Манзанерес… Алле… Манзанарес!

Извозчик покачал головой и щелкнул бичом. На Манзанарес ему, видимо, не хотелось ехать.

Экипаж свернул в улицу. Потянулись обывательские дома с окнами-балконами. Попадались церкви и часовни, очень невзрачные по своей архитектуре, с облупившейся штукатуркою, с потемнелыми мраморными статуями Мадонн в нишах. Статуи почти везде обвешаны бумажными цветами, пальмовыми ветвями, полинявшими и запыленными цветными лентами. Вот казармы с стоящими у ворот и сидящими на скамьях солдатами, в красных панталонах и серых пелеринах, синих фуражках без козырьков и околышков. Вот пятиэтажное фабричное здание, неоштукатуренное, закоптелое, с высокой дымящейся трубой, с воротами, охраняемыми сторожами. Слышался шум машин.

– Фабрика табачная… – прочитал Николай Иванович на громадной грязной вывеске, растянувшейся лентой над третьим этажом. – И по-ихнему, по-испански, фабрика фабрикой зовется, – сказал он жене. – И табак – также табак.

Глафира Семеновна взглянула на здание и воскликнула:

– Батюшки! Да это декорации из оперы «Кармен»! Точь-в-точь как у нас в Петербурге на Мариинской сцене. Смотри, смотри… – дергала она за рукав мужа. – Лаже и казармы рядом. Точь-в-точь как на Мариинской сцене. Должно быть, нашу оперную декорацию прямо с здешней табачной фабрики списывали. Постой… Не выйдет ли сейчас Кармен из