– Больше ничего… – развела руками Глафира Семеновна перед трактирщиком и прибавила, стрельнув глазами в сторону хохочущей дамочки: – Вот дурища-то полосатая смеется! Лопни, лопни, матушка, от смеха или еще хуже что-нибудь сделай.

Трактирщик подошел к соседнему столу и, очевидно, стал уговаривать дамочку в вуалетке прекратить смех, довольно строго говоря что-то по-испански, но молодой человек показал ему кулак. Началась перебранка, после которой трактирщик подошел снова к столу супругов и снова стал спрашивать их о чем-то, причем два раза упомянул слово «вино».

– Понял! – радостно воскликнул Николай Иванович и даже торжествующе поднял руку кверху. – Про вино спрашивает. Херес, херес, сеньор кабалеро. И яблоки пур мадам. Мансана, мансана… И виноград также… Ува… Ува и мансана пур сеньора…

– Херес… Ува и мансана… – повторил трактирщик, поклонился и побежал исполнять потребованное, переваливаясь, как утка, на жирных ногах.

Николай Иванович по уходе трактирщика тотчас же похвастался жене:

– Видишь, все-таки я кое-что знаю по-испански. Вот яблоки и виноград сумел заказать для тебя. И меня сейчас поняли.

За соседним столом дамочка в вуалетке уж кончила свой громкий смех и теперь только фыркала и отирала слезы носовым платком.

Супруги сидели и осматривали дворик. Дворик был маленький в четырех каменных стенах, на одной из коих была написана масляной краской декорация, изображающая площадку сада, мчащегося оленя и двух охотников в староиспанских костюмах, стреляющих в него из ружей. Малеванье было, впрочем, далеко не художественное. По средине дворика была клумбочка с цветами, и из нее брызгал маленький фонтан жиденькой струей.

Но тут супруги увидали, что ими уже заинтересовался весь ресторан; из него то и дело выходили на двор посетители, прохаживались мимо их столика и с любопытством их осматривали. Некоторые останавливались у противоположной стены, разговаривали и прямо кивали на супругов. Вышел на двор даже тощий монах, тот самый, который выбежал на улицу, когда они подъехали к ресторану. На этот раз он был уже без вилки и в шляпе, но надел на нос пенсне. Он прямо остановился перед столом супругов, расставил ноги, упер руки в бока и рассматривал супругов. По его красному носу и нетвердой походке, когда он вышел на двор, можно было заключить, что он был пьян.

Вдруг забренчала гитара и показался старик с седой бородой в линючем плисовом пиджаке, когда-то коричневого цвета, и в шляпе с широчайшими полями. Он шел и перебирал струны гитары. Сзади его следовала девочка-подросток – худенькая, в коротеньком темно-синем платьице, забрызганных грязью черных чулках и изрядно стоптанных полусапожках. Черные волосы ее были подстрижены и зачесаны назад круглой гребенкой. Личико ее напоминало совсем кошачью мордочку. На плечиках был накинут шерстяной набивной платок с большими пестрыми узорами по черному фону. Левочка опускала руку в карман платья, вынимала оттуда что-то, подносила ко рту и ела.

Гитарист и девочка остановились перед столом супругов и поклонились им.

67

Раздались тихие звуки гитары. Старик, пощипывая струны, играл старинную качучу. Левочка перестала жевать, сбросила с плеч платок прямо на песок, полезла в карман юбки, достала оттуда кастаньеты и, постукивая ими в такт гитары, принялась плясать. Прыгала она, надо сказать, не особенно грациозно. Движения ее были резки. Главным образом не выхолило у ней горделивое закидывание назад головы, в чем мешал ей чересчур худенький стан и полное отсутствие развития груди, но зрителям, вышедшим из ресторана на двор, ее танцы нравились. Не прошло и двух-трех минут, как они один за другим начали бить в ладоши в такт гитары и кастаньет. Нравились ее танцы и супругам Ивановым, и Глафира Семеновна даже шепнула мужу:

– Вот тебе… На ловца и зверь бежит. Искал испанских танцев, гитары и кастаньет, а они тут как тут. Сами явились.

– Да… но это все не то… – отвечал супруг.

– Отчего не то?

– Да так… Все-таки это не настоящее… Вот кабы эта девочка была годков на десять постарше…

– Ах ты, дрянь эдакая! – вспыхнула Глафира Семеновна. – Да что ж ты, танцовщицу-то себе в любовницы прочишь, что ли?

И она даже гневно ударила рукой по столу.

– Тише, тише, пожалуйста. На нас уж и так со всех сторон смотрят и смеются, – остановил ее Николай Иванович. – А уж понятное дело, что эти танцы далеко не то, что взрослой женщины. Огонь не тот.

– Да зачем тебе огонь? Танцует девочка, все, что нужно, проделывает – с тебя и довольно. Огонь… Огня захотел. Я знаю, зачем тебе огонь! Вон какие ты глаза делаешь.

– Пожалуйста, уймись, Глашенька… Ну, я так сказал… Ну, я пошутил насчет огня. Ошибся.

– Ага! Теперь: ошибся! Но я знаю тебя, волокиту! Конечно, я мешаю тебе своим присутствием, но если бы ты был без меня…

– Да полно, Глафира Семеновна… К чему эта ревность?

Супруга умолкла и следила за танцем. Левочка уж стояла на одном колене и поводила худеньким станом, щелкая кастаньетами над своей головой. Когда она опять поднялась на ноги, перед ней запрыгал и старик, продолжая бряцать на гитаре. Он подавался корпусом то в одну сторону, то в другую, кружился, выпячивал перед девочкой свой живот, что выходило очень комично. Среди публики послышались одобрения. Раздались сдержанные «viva» и «bravo». Но вот старик перестал плясать и играть, взмахнув в воздухе гитарой. Левочка продолжала плясать без гитары, постукивая только кастаньетами, сделала один круг по двору, подбежала к супругам Ивановым, встала перед Николаем Ивановичем на одно колено и приподняла перед ним подол своей юбки, кивая ему и прося, чтобы ей что-нибудь положили в юбку за ее танцы.

– Вот тебе… Рассчитывайся… – сказала Глафира Семеновна мужу.

– Да надо дать. Только сколько? – спросил он.

– Да дай пезету.

– Мало, я думаю…

– Да ведь это же уличные плясуны, нищие…

– Ну все-таки хоть две пезеты…

И Николай Иванович кинул в подол юбки девочки две серебряные монеты.

Очевидно, щедрость эта была так велика, что девочка даже вся вспыхнула от радости и глазки ее заиграли. Она бросилась к старику и показала ему две пезеты. Старик, отиравший в это время со лба пот серым бумажным платком, тоже радостно улыбнулся во всю ширину своего рта, низко поклонился супругам и сказал:

– Грасзиас, кабалеро… Аграградеско, сеньора.

Левочка обходила остальную публику, и в подол ей сыпались медные деньги. Подошла она и к монаху. Тот вынул из кармана два финика и подал ей вместо денег. Девочка взяла. Бакенбарлист с соседнего стола подал маленький белый хлебец. Левочка сделала книксен и хлебец