На смену голубой француженке выступила тоже француженка, брюнетка в желтой юбке с черными кружевами. Эта была помоложе. Опять подобные же французские куплеты, причем вместо припева желтая француженка трубила на губах и маршировала по-военному. Куплеты ее больше понравились, чем первой француженки. Когда она трубила на губах, то публика ей подтрубливала, но по окончании проводила и ее очень сдержанными хлопками.

– Патриотизм… Мы не лубим французи… – заметил капитан.

– Видели уж мы этот ваш патриотизм в магазинах, – отвечал Николай Иванович. – От нас отворачивались, когда мы только спрашивали испанских приказчиков: парле ву франсе?

– И никто не хотит учить французска язык.

– Как вы-то, Иван Мартыныч, выучились по-русски? Почему вам захотелось учиться нашему языку? – спросила Глафира Семеновна.

– О, я, как офисье от моря, получил за это капитан.

Капитан ткнул себя пальцем в грудь и показал на свои мишурные бляшки на плечах.

На эстраде между тем испанские танцоры приготовлялись к танцам. Один из них перебирал струны гитары, другой позвякивал кастаньетами. Позвякивала тамбурином и одна из танцовщиц. Все три танцовщицы были также немолодые женщины, очень тощие, с длинными лицами, но не набеленные и не нарумяненные и своею природной смуглостью резко отделялись от раскрашенных француженок.

– Почти уж старушки божий, – заметил капитану Николай Иванович.

– Хороши, добри танцовка не может бить молола женщин, – отвечал тот.

– Отчего?

– Практик надо иметь, большой практик.

Но вот зазвучала гитара. Игралась старинная качуча. Одна из танцорок, полузакутанная в черный кружевной шарф, выступила вперед и стала в такт звякать кастаньетами. Немного погодя, не оставляя кастаньет, она начала раскачиваться, затем, выделывая па, прошлась по эстраде и стала подпрыгивать и бросаться то в одну сторону, то в другую. К ней пристала другая танцовщица и, наконец, танцор. Одна танцовщица оставалась в запасе и даже села на стул в глубине эстрады, где сидели также и француженки-куплетистки.

У танцующих между тем танец делался все бешенее и бешенее. Ламы то вытягивались во весь рост, поднимая кверху длинные, работающие кастаньетами руки, то почти совсем пригибались к полу. Мужчина-танцор между ними только делал позы и бил в тамбурин. Кастаньетам и тамбурину начала помогать публика, ударяя в ладоши, и уж совсем заглушила гитару.

Танец трио наконец кончился. Гром рукоплесканий. Капитан, тоже аплодировавший, торжественно взглянул на супругов, как бы спрашивая их: «Каково?» – и при этом прибавил:

– Перви национальни танцовки!

Николай Иванович был разочарован и сказал жене:

– Я думал, невесть что будет. А такие-то испанские танцы мы и в Петербурге в «Аркадиях» видели.

– Тебе не угодишь… – огрызнулась супруга.

Но вот поднялась со стула третья танцовщица и выдвинулась на край эстрады перед публикой. Постукивая под такт гитары кастаньетами и приняв несколько поз, она заметалась в бешеном вихре и, сделав круга три по эстраде, быстро вскочила на большой стол и уже продолжала танцевать на нем. Позы ее действительно были полны пластики. Трудно было оторвать взор от этой грациозной женщины. Вдруг Николай Иванович воскликнул:

– Падре Хозе! Какими это судьбами?

Капитан и Глафира Семеновна обернулись и действительно увидели добродушное лицо старика монаха. Он был, однако, не в монашеском платье, а в черном сюртуке и в шляпе сомбреро с большими полями.

На восклицание Николая Ивановича старик монах таинственно погрозил ему и прошептал:

– Тсс, сеньор Иванов. На эти места я не падре, а Алварес – и все… Ни-ни – падре…

– Понимаю, понимаю. Вы здесь переодевшись. Так, так… Ну, будем вас за светского считать, – сказал Николай Иванович. – Садитесь, пожалуйста… Винца?

– А нам сказали, что вы уж сегодня уехали в Барселону, – проговорила Глафира Семеновна. – Нам капитан сказал.

– Я есмь едит у Барселона заутра десять часи. Но я хотел ехать сегодня, – отвечал монах. – Но вечер я хотел сделать мине маленько удовольстви – и вот…

Старик был как будто сконфужен своим появлением.

– Ничего, ничего, кабалеро Хозе. Все мы люди, и все мы человеки…

Николай Иванович хлопнул монаха по коленке.

Капитан разговаривал с монахом по-испански и наконец обратился к Глафире Семеновне:

– Ах, мадам, и я должна ехать завтра в Барселоне.

– Так что ж, и мы поедем. Что нам здесь в Мадриде делать? Уж все пересмотрели. Достаточно с нас, – отвечала Глафира Семеновна. – Муж ведь обещался к вам ехать, в Барселону, – вот мы и поедем к вам. Падре… Пардон, мосье Алварес, ведь к вам в Барселону собираемся, – обратилась она к монаху.

Тот приложил руку к сердцу и поклонился.

– Я будет очень счастлив, мадам, – сказал он.

– Николай Иваныч, так завтра… – лебезила Глафира Семеновна перед мужем. – Если завтра, то и нам пора уезжать отсюда. Вы говорите, что завтра надо ехать в десять часов утра, капитан?

– Да, да… У меня служба на… на корабль… Мой стари друг говорит: есть телеграм для меня.

– Так едем, супруг любезный?

– Хорошо, хорошо. Признаться, мне здесь понадоело, – был ответ супруга. – Вот хоть бы и эти танцы… Ничего особенного… Все это мы видели в Петербурге, в увеселительных садах, когда к нам испанские танцорки приезжали. Но как падре Хозе здесь появился – это меня просто удивляет, – обратился Николай Иванович к старику монаху. – Как из земли вырос.

– Тсс… – прошептал опять старик, наклонясь к нему. – Падре в кафе – нет. Я купец… Купец от оливкова масло.

– Купец? Понимаю, понимаю. Как вы здесь появились-то?

– Вечер дело нет. Я повел себя погулять… делал променад – и здесь… Я лублу танц… лублу музик. Смотру – ви здесь.

– Ну, ради такого случая надо выпить! Надо вкупе выпить.

Николай Иванович потребовал еще бутылку шампанского. Глафира Семеновна уже не возражала. Она была поглощена беседой с капитаном, нашептывающим ей что-то.

Из кафешантана выходили они все совсем уже пьяные. Испанцы были крепче, но Николай Иванович сильно покачивался. Он непременно хотел поменяться с капитаном шляпой и силился снять с головы его треуголку, а ему надеть свою серую шляпу. Капитан отбивался и ограничился тем, что подарил приятелю испанский складной нож, который имел в кармане. Садясь в экипаж, Николай Иванович долго обнимался с стариком-монахом и целовался с ним троекратно, по-русски.

– Николай! Да когда же это кончится? Поедешь ты или не поедешь? Пора домой. Завтра надо рано вставать и ехать на железную дорогу! – кричала супруга, давно уже сидевшая в коляске.

Капитан стоял около нее и говорил:

– Заутра в десять часи на Северний железни дорога. Ви едет к нам. Билети перви класс пер Барселона. Си?

– Си, си, кабалеро, – отвечала она, пожимая ему руку.

Капитан поцеловал