правой руки по экрану. Больше никого. Что-то все равно не так.

Конечная станция. Мы выходим в разные двери. Я вперед, он за мной. Выходим из метро. Бульвар Орнано встречает нас солнцем. Ускоряю шаг. И он. Забегаю в подворотню и прячусь за мусорными баками. Мне не видно бульвара, поэтому не знаю, что там происходит. Тишина.

Решаюсь выглянуть. Много прохожих, но бородатого мужчины не видно. Медленно выхожу обратно на бульвар, озираясь по сторонам.

Сильные руки хватают меня под локоть и несут к дороге. Я вырываюсь и мотаю головой, чтобы разглядеть этих людей. Двое чернокожих мужчин, одетых в цветные футболки, снова хватают меня и на этот раз скручивают так, что я не могу пошевелиться. Подъезжает белый фургон. Меня бросают на заднее сиденье. Захлопывается дверь, я резко бросаюсь к окну.

– Наконец-то, – произносит чей-то голос.

На переднем сиденье рядом с водителем сидит мужчина. Его белые седые волосы блестят, хотя мы находимся в машине. Большие голубые глаза будто наполнены водой. Гипнотический взгляд утаскивает мое внимание в неизвестные глубины.

– Как долго я тебя искал, сынок!

Глава 2. Выпуская зверя

Обычная европейская квартира на севере Парижа с типичным сочетанием светлого и деревянного. Над огромными панорамными окнами углубление в форме ракушки. Бирюзовые шторы скрыли от нас осенний день и весь свет. На огромном потолке три люстры с хрустальными камнями и витиеватая лепнина. Два светло-коричневых кресла стоят друг напротив друга у камина, над которым, к моему неудивлению, очередной шедевр Караваджо – «Давид с головой Голиафа».

Держа в рукаве синего блейзера пистолет, водитель проводил меня сюда после десяти минут езды в фургоне. Меня посадили в одно из кресел. Мой отец, аналитик К418БСИОА1, Лео Канский, коренной француз, плюхнулся в другое. Водитель ушел. Мы молчали.

Ситуация со стороны была похожа на прием у психолога. Сейчас я буду изливать душу, реветь и ругать своих родителей. Как бы не так.

Отец улыбался. Я посмотрел на картину, и в моем воображении произошла замена – Давид обрел мое лицо, а Голиаф – моего отца. Странно. Хотел ли я снести ему голову так же, как в этом сюжете? Нет. Я чувствовал только смесь из страха, интереса, удивления и злости. Он из другого лагеря. Но чего он хочет? Что сделал с Ив? Почему сейчас сидит напротив меня и улыбается как идиот?

– Невозможно сдерживаться. Ты – великолепен, – сказал отец.

Я посмотрел на свои джинсы и черное худи, потом ему в глаза – там отражалось мое лицо. Немного детское и с непонятным выражением. Волосы по привычке в хвосте. Великолепен? Этот странный юноша великолепен?

Отец будто прочел мои мысли:

– Неужели ты не веришь в это? Мы сотворили тебя таким. Эталонным. Ох, эти глаза… Они как мои, но по форме как у твоей матери. Раньше мои волосы тоже были черными и длинными, как у тебя. Я гордился ими. Они и сейчас густые, но сам видишь…

Он погладил себя по коротко стриженным волосам, отчего седина засверкала под светом дорогущих люстр:

– Жаль, что твоя линия тупиковая. Продолжения рода тебе не видать, хотя могло получиться очень красивое потомство.

Округлившиеся глаза выдали мое удивление, а полыхающие щеки – смущение.

– О! Тебя не ввели в курс дела. Ты молодой и здоровый человек, но ведь не испытываешь сексуального возбуждения, не так ли?

Я промолчал.

– В тебе нет инстинкта продолжения рода. Твоя ДНК совершенна во всем остальном, но в то же время она дефектна. Никто не мог допустить, чтобы у тебя было продолжение. Адам Адамов из лабораторий идиозиса – эксперимент. Никто не знает, чем и когда он закончится. Это было прописано в плановых набросках, а потом перешло в кодекс проекта «Адам 1.0». Наверняка они оставили этот пункт и в твоем случае. Судя по твоему смущенному лицу, мои догадки верны. Но я все равно тебя люблю. Ты – мой сын, несмотря на все нюансы твоего появления, рождения и существования. Давай просто поговорим.

Теперь ясно, почему моя любовь к Ив исключительно платоническая. Я не знаю, чего меня лишили, поэтому жалеть или ужасаться в данный момент было бы странно. Горевать о том, чего ты никогда не познавал и не чувствовал, – невозможно. Сначала нужно человеку что-то дать, а потом отнять. Или внушить ему, что он очень несчастен без чего-то. В моем случае все по-другому. Как всегда.

Объяснений происходящему не было, но сердце постепенно успокаивалось. Мне было хорошо сейчас. Приятно находиться под вниманием отца. Очень странное и незнакомое ощущение.

– У тебя много вопросов, скорее всего. Давай! С чего хочешь начать?

Я поерзал в кресле и забрался в него вместе с ногами:

– Почему ты привез меня сюда?

Отец поправил воротник летней бежевой рубашки и закинул одну ногу на другую.

Небольшая пауза, и он заговорил:

– Сначала я хочу извиниться. Тебя грубо преследовали, а потом схватили те ребята. Они всю жизнь торгуют ворованной техникой на блошином рынке в этом районе, совсем не знают, как обращаться с людьми по-доброму. Пришлось им заплатить за помощь. За Оливье тоже извини, но никто не знал, решился бы ты подняться сюда вместе со мной. Как видишь, он и машину может хорошо водить, и человека привести куда нужно. Никто не причинит тебе вреда. Я хочу просто поговорить.

Мы посмотрели друг на друга, удостоверившись, что все идет хорошо и никто не будет сейчас дергаться.

– Это моя квартира. У меня много таких в Париже. «Общество Ноя» больше не имеет одной конкретной базы. Мы встречаемся в разных местах. Теперь время безымянных людей, и иметь деньги, имущество, рабов – что угодно – значит быть господином Никто. Платишь, имеешь и якобы не существуешь. Ну, ты уже это и так понял, после той истории с вашими документами.

Он знает. Я кивнул и спросил:

– То есть вы все теперь живете инкогнито?

– Кто «вы»?

– «Общество Ноя».

– А, в целом да.

– Как же тогда ваши лаборатории? Сообщество идиозиса знает, что они находятся…

– Они ошиблись. Вернее, опоздали, – перебил меня отец.

Он говорил спокойно, но его манера быть рулевым разговора давила. Будто я должен понимать, кто хозяин ситуации. Или даже мой хозяин. Мне становилось мерзко от этого.

– Наши лаборатории давно в другом месте.

– Ив держали в них?

Строгий взгляд отца просверлил мне лицо.

– Ты действительно хочешь поговорить об этом? Не интересно, почему я исчез? Как жил без тебя?

– Интересно, – ответил я. – Но не в первую очередь. Что вы сотворили