окружил вас мутными облаками недоразумений. Тут было что-то чудное, и как оно случилось, я до сих пор не умею вам объяснить…»

Письмо пространно, чуть ниже Гоголь, как видно, не переставая таить надежду, хотя и говоря о своём чувстве как о недоразумении, обращается к Виельгорской: «Вы всё бы меня лучше узнали, если бы случилось нам пожить подольше где-нибудь вместе не праздно, но за делом. Зачем, в самом деле, не поживёте вы в подмосковной вашей деревне?»

И завершает Гоголь такими словами: «Мы бы все стали через некоторое время в такие отношения друг к другу, в каких следует нам быть. Тогда бы и мне и вам оказалось ясно и видно, ЧЕМ я должен быть относительно вас. Чем-нибудь, да должен я быть относительно вас: бог недаром сталкивает так чудно людей. Может быть, я должен быть не что другое в отношении вас, как верный пёс, обязанный беречь, в каком-нибудь углу имущество господина своего. Не сердитесь же; вы видите, что отношенья наши хотя и возмутились на время каким-то налетным возмущеньем, но всё же они не таковы, чтобы глядеть на меня как на чужого человека, от которого должны вы таить даже и то, что в минуты огорченья хотело бы выговорить оскорблённое сердце. Бог да хранит вас. Прощайте. Обнимаю крепко всех ваших.

Весь ваш до гроба.

Н. Гоголь» [376].

Вот такое письмо, ни дату, ни прочие опознавательные пункты Гоголь вписывать не стал, ему хотелось оставить всё это личным, как можно более закрытым от посторонних.

Шенрок, опубликовав это письмо в «Вестнике Европы», датирует его весной 1850 г., считая, что после этого письма и прекратилось общение Гоголя с семейством Виельгорских.

Да, вполне логично отнести данное письмо к этому периоду. Однако, исследуя всю целостность фактов, часть из которых стали доступны уже после окончания исследовательской деятельности Шенрока, гоголевское «Письмо без даты», пожалуй, стоит отнести всё же не к 1850-му, а к 1849, и, скорее всего, обозначить маем, поскольку упоминание о том, что говорилось в «Письме без даты», можно найти, если прочесть письмо от 3 июня 1849 г., написанное Гоголем в адрес Виельгорской, где Николай Васильевич, который, как видно, ещё надеялся сохранить какие-то отношения с графской семьёй, пишет: «Очень обрадовался, что глазам вашим лучше. Ради бога, берегите их. Как ни любите вы рисовать, но благоразумие требует от вас меньше заниматься рисованьем, а больше двигаться на воздухе. Понимаю, что прогулки без цели скучны. Вот отчего мне казалось, что жизнь в деревне могла бы больше доставить пищи душе вашей, нежели на даче» [377].

В «Письме без даты», которое, скорее всего, было отправлено несколькими неделями раньше, Гоголь с целью закамуфлировать основную (и весьма тяжкую для него) тему, как раз и говорит о полезности проживания в подмосковной деревне.

Письмо же от 3 июня завершается словами: «О себе ничего не могу вам сказать положительного. Я только что оправился от сильной болезни нервической, которая с приходом весны вдруг было меня потрясла и расколебала всего. Я имел, точно, намерение проездиться по северо-восточным губерниям России, мало мне знакомым, но как и когда приведу это в исполнение – не знаю. Собой я был крайне недоволен во всё это время. И только дивлюсь божьей милости, не наказавшей меня столько, сколько я того стоил. Не оставляйте меня, добрейшая Анна Миха<й>ловна, вашими строчками. Описанье вашего дня и препровожденья времени в Павлине будет для меня подарком. Бог да хранит вас!» [378].

Шенрок логично предполагал, что «Письмо без даты» способно было стать лишь самым последним в цепочке писем, однако, скорее всего, это всё-таки не так. После него переписка продолжалась (а точнее сказать, постепенно завершалась). Гоголь отправил Анне Михайловне вот это письмо от 3 июня, а потом ещё несколько писем ей и её сестре Софье Михайловне Соллогуб. То были письма довольно банальные, ничего особого не значащие. И Гоголь, скорее всего, не оборвал переписку сразу после «недоразумения», а попытался какое-то время поддерживать отношения с Виельгорскими для того, чтобы сгладить ту историю с неудавшимся сватовством и сделать как-то так, чтобы оно (сватовство) забылось вовсе, не всплыло потом, не стало известным кому-либо, не вышло наружу.

Гоголю конечно же очень не хотелось, чтобы обстоятельства его сношений с семейством Виельгорских прознал кто-то посторонний. Если бы Николай Васильевич мог предположить, что после его скорой гибели семейство Виельгорских и их родичи Соллогубы и Веневитиновы станут с удовольствием рассказывать о том, как Гоголь сватался к их сестре, а они отказали, то это бы жестоко уязвило его гордость, причинило боль. И потому он пытался верить в то, что его неудачное сватовство скоро забудется.

Нужно знать его скрытную натуру, чтобы оценить, насколько сильно он обнажил душу, выводя строчки того письма, на котором не посчитал возможным поставить дату. И Гоголь, по всей видимости, всё же не разорвал отношения с Виельгорской сразу же, нет, он ещё какое-то время переписывался с нею и даже хотел увидеться.

Он был очень растерян, но, по-видимому, продолжал любить свою принцессу, потому даже в ответ на циничные выпады, которые хотя и в завуалированном виде, но всё же последовали от родителей Анны Михайловны, Гоголь ещё искал общения с ней. Последующее письмо является свидетельством того, что Николай Васильевич уже оставил даже мысль о женитьбе, но привязанность свою к графинечке перебороть не смог.

Наверняка Гоголь не ожидал такого развития событий и такого отношения к себе людей, которые ещё недавно были внешне довольно милы, пристойны и даже притворялись любящими, понимающими его, убеждали, что умеют ценить его талант и понимают, чем он является на самом деле. Но вот подошёл решительный момент, но эти люди не признали его «великим князем», не сподобились сделать это.

Николай Васильевич сбит с толку, раздавлен таким отношением, он даже не может выбрать правильный тон, он готов согласиться с тем, что «нанёс оскорбление», он винится в содеянном, просит прощения.

Спустя годы, когда посмертная слава литературного таланта Гоголя будет всё более и более нарастать, всё те же Виельгорские, Соллогубы и их родственники Веневитиновы вновь и вновь с удовольствием станут рассказывать о том, что сам Гоголь сватался к их сестричке. Воспоминание об этом событии надолго сохранится в семейных преданиях родственников Анны Михайловны. Ну а пока Гоголь получает жестокий урок, и, похоже, эту науку вынести ему уже не под силу.

Теперь в жизни нашего героя начинается обратный отсчёт, жить Гоголю остаётся уже недолго. Он начинает гаснуть, на глазах угасать. Можно спорить насчёт того, была ли история с таинственным и неудачным сватовством главной и