Давая обзор правления Юстиниана, Френд ставит себе задачей рассмотреть попытки Юстиниана «найти формулу, которая бы удовлетворила как Севира, так и халкидонитов, и как провал их привел к созданию отдельной монофиситской иерархии»[117]. Признавая, что сам император не отклонялся от халкидонского православия, Френд утверждает, что именно влияние Феодоры, вероятно, склоняло его в богословском плане к монофиситству[118]. Попытка Френда объяснить «монофиситство» Феодоры ее происхождением из простонародья, где оно якобы имело глубокие корни[119], несостоятельна, поскольку на основании источников едва ли можно с уверенностью говорить о богословских пристрастиях низов общества Римской империи в данный отрезок времени. В любом случае едва ли возможно утверждать, что богословски изощренная доктрина Севира Антиохийского могла настолько и столь быстро проникнуть в массы, чтобы Феодора усвоила ее с младых ногтей.

Далее, Френд не сомневается, что в конце своей жизни Юстиниан практически усвоил мнения Юлиана Галикарнасского[120]. Данный тезис Френда вызывает немалое удивление, ибо его невозможно подтвердить ни единым сохранившимся или иначе известным документом, составленным Юстинианом лично. При том, что о содержании «афтартодокетических воззрений» Юстиниана не известно ровным счетом ничего, Френд тем не менее считает возможным говорить, что они хотя и отличались от воззрений самого ересиарха Юлиана Галикарнасского, однако не сильно.

Несмотря на то, что все источники по церковной истории времен Юстиниана дают картину непрерывных переговоров, взаимных консультаций и больших уступок императора оппонентам, Френд считает возможным вынести следующий приговор: «Соглашение с Юстинианом по любому вопросу путем переговоров всегда было проблематичным»[121].

Весьма верным наблюдением Френда представляется краткий анализ проблем, возникших в связи с необходимостью для императора, с одной стороны, поддерживать западных православных в их противостоянии с готами и вандалами арианами, а с другой — жестко бороться с ними же на догматическом поприще по вопросу о Трех Главах[122].

Более спорной является попытка Френда выставить монофиситство в качестве некоей народной веры, противостоящей официальному халкидонскому православию, что, в частности, нашло свое выражение во время восстания «Ника»[123]. Приходится вновь признать этот тезис Френда неразработанным.

В целом работа Френда не привносит ничего нового в изучение церковной политики Юстиниана по отношению к антихалкидонитам, поскольку ограничивается набором общепринятых тезисов и подходов, которые мы встречаем во всех обзорных работах, в том числе и упомянутых в данном разделе. Основными их положениями являются тезисы о деспотизме Юстиниана в церковных вопросах и конечном провале его церковной политики. В последующем изложении мы постараемся выяснить, в какой мере эти утверждения адекватны той картине церковной политики Юстиниана, которую мы можем наблюдать на основании сохранившихся источников.

Одним из новейших письменно зафиксированных обзоров церковной политики Юстиниана в отношении монофиситов является раздел «Поход Юстиниана против язычников и поиск христианского единства»[124] главы «Юстиниан и его наследие (500–600)», написанной Эндрю Лоутом в рамках вышедшей в 2009 г. «Кембриджской истории Византии».

Английский исследователь исходит из того, что Юстиниан осуществлял некий задуманный им «великий план» (grand design), частью которого была «перестройка Римской империи в христианской форме» (reconstituting the Roman empire in a Christian form)[125].

Изложение Лоутом событий, связанных с политикой Юстиниана в отношении антихалкидонитов, сосредотачивается прежде всего на богословских проблемах, которые, по его мнению, развивались сами по себе, независимо от воли Юстиниана[126]. В отличие от некоторых западных историков, мнения которых были изложены выше, Лоут уверен, что Пятый Вселенский Собор был «частью попытки Юстиниана достичь примирения между православными и монофиситами»[127]. Впрочем, вместе с большинством исследователей он уверен, что первоначальные усилия императора были расстроены (thwarted) покровительством, оказываемым монофиситам императрицей Феодорой[128]. В дальнейшем деятельность Иакова Барадея, создавшего независимую монофиситскую иерархию, привела политику Юстиниана в деле примирения православных и монофиситов к «полному провалу» (downright failure). Достижением политики Юстиниана Лоут считает чисто богословский результат, вследствие которого в Восточной Церкви утвердилось халкидонское православие и богословие Кирилла Александрийского[129]. Поскольку обзор Лоута представляет собой лишь часть более масштабного изложения, призванного осветить эпоху Юстиниана в целом, освещение им интересующей нас проблемы является весьма слабой и отрывочной выборкой нескольких эпизодов с упоминанием нескольких концепций. Для уяснения специфики политики Юстиниана в отношении антихалкидонитов на основе рассмотрения источников она не дает ничего.

В западной историографии особняком стоят работы англоязычных исследователей православного вероисповедания, взгляд которых на политику и личность Юстиниана довольно сильно отличается от общепринятого в западной литературе. Основной чертой этих работ является более взвешенный подход к личности и деяниям императора, реализуя который авторы стараются избегать навешивания ярлыков и делания малообоснованных упреков.

Первой в этом ряду следует упомянуть лекцию о. Иоанна Мейендорфа «Юстиниан, Империя и Церковь», прочитанную им в 1967 г. в рамках симпозиума «Юстиниан и восточное христианство» в Дамбартон Оукс и в следующем году опубликованную[130]. О. Иоанну Мейендорфу удалось, по нашему мнению, создать весьма важный очерк, дающий представление о месте и роли Юстиниана в церковных событиях эпохи.

Начиная свой анализ отношения императора к Церкви и богословского содержания эпохи Юстиниана в целом, о. Иоанн так описывает мотивы и задачи василевса: «Он был убежден в том, что сила Империи заключается не только в успехе ее армий, но также в постоянной борьбе против сил внутренней дезинтеграции. В то время как его армии сражались на Западе, Севере и Востоке, он постоянно занимался созданием правового, административного и экономического основания, посредством которого он надеялся обеспечить постоянство Империи, на века объединившей всю христианскую вселенную»[131]. Он также подчеркивает политическую важность для Юстиниана постановлений Халкидонского Собора, которые император отстаивал в полемике с монофиситами: «Для Юстиниана верность Халкидону была вопросом не только богословского убеждения, но также настоятельной политической целесообразности»[132], поскольку была связана с необходимостью примирить расколотые по вероучительному признаку Рим, Константинополь, Восток и Египет. Несомненно, что планы возвращения Запада под прямой контроль Империи должны были идти рука об руку с установлением идеологического единства между Старым и Новым Римом[133]. Статья о. Иоанна Мейендорфа демонстрирует с почти уникальной для изложения данной темы ясностью политический подтекст церковной политики Юстиниана во всех ее направлениях, включая и политику в отношении внутрицерковных диссидентов — антихалкидонитов всех мастей. Специфику участия Юстиниана как императора в церковных спорах Мейендорф определяет следующим образом: «Конечно, он во все времена вполне пользовался своей властью, так же как и его предшественники; его вероучительные эдикты, его безжалостное обращение с непокорными папами, патриархами, епископами и другими противниками доказывает