как нам кажется, кроется ошибка фундаментального характера: правление Юстиниана является не чем иным, как непрекращающейся попыткой убедить антихалкидонитов в принципиальной правоте халкидонского православия. Именно православная сторона являлась в догматическом смысле обороняющейся и шла на уступки в пунктах, заключенных главным образом в «Томосе» папы Льва, которые не противоречили радикально принципам халкидонского вероисповедания. Именно эту точку зрения мы и попытаемся иллюстрировать всем дальнейшим изложением.

В этой связи тем более неоправданными представляются попытки Швартца, странным образом предубежденного против императора, выставить Юстиниана тщеславным любителем пустого богословствования[53].

Швартц принимает за чистую монету сведения некоторых латиноязычных источников, согласно которым весьма болезненный для Римской Церкви спор о Трех Главах был вызван интригами одного человека — Феодора Аскиды, якобы имевшего свои личные, далеко не благовидные причины разжечь в Церкви очередной спор[54]. Швартц не пожелал обратить внимание на то, что мелкой интригой одного человека вряд ли возможно спровоцировать фундаментальный спор, который длился бы затем годами и последствия которого ощущались бы в отдельных регионах многими десятилетиями. Не учитывает он и того, что спор о Трех Главах имел глубокие корни и что Юстиниан не решился бы вступить в столь жесткий конфликт со значительной частью Западной Церкви, — чего он искусно и упорно избегал в предыдущие десятилетия, — не имея на то веских оснований.

В довершение, давая очерк всей церковной политики Юстиниана, Швартц, к сожалению, полностью упускает из виду столь важный сюжет, как последние годы правления императора, во время которых он, как говорят некоторые, впал в ересь афтартодокетизма.

В качестве главного побудительного мотива церковной политики Юстиниана Швартц в заключении к своему очерку называет его желание быть учителем Церкви[55]: другой внутренней мотивировки в поступках императора на протяжении всего его правления он как будто бы не усматривает.

Немецкий исследователь не желает признать, что единственной целью Юстиниана было достижение полного церковного единства, шедшего рука об руку с территориальным единством Империи. Возвращение Италии в лоно Империи Швартц считает бедствием (Unheil), ибо оно привело к поражению западной оппозиции церковной политике Юстиниана[56].

Другим вкладом в осмысление всего периода правления Юстиниана с точки зрения церковной политики в отношении конкретно антихалкидонитов является пространная статья Рабана Хааке «Императорская политика в противостоянии вокруг Халкидона (451–553)», опубликованная в трехтомном фундаментальном труде, посвященном пятисотлетию Халкидонского Собора: «Халкидонский Собор. История и современность»[57].

Хааке, намереваясь рассмотреть историю церковной политики с 451 по 553 г., ставит себе задачей прояснить «вопрос о ее (Церкви. — М.Г.) отношении к государственной власти» (die Frage nach ihrem Verhältnis zur staatlichen Gewalt). Хааке признает, что встреча (Begegnung) государства и Церкви в IV в. стала явлением, во многом определившим или сформировавшим последующую историю (geschichtsgestaltend), когда христианство практически заняло место языческой религии в качестве официального вероисповедания[58]. Впрочем, в отличие от полностью подчиненного государству язычества, христианство демонстрировало беспрецедентную до тех пор сплоченность (Geschlossenheit) и неприкосновенность в своем учении и организации, что навсегда воспрепятствовало полному включению Церкви в государство. В то же время особенностью позднеримского и византийского сосуществования Церкви и государства являлся постоянный обмен присущими каждому из этих институтов функциями и формами существования (Lebensformen), причем в итоге складывалось некое corpus publicum mysticum[59]. Приведя затем многочисленные примеры такой взаимозависимости[60], Хааке так формулирует основную идею, лежавшую в основе отношения императоров к Церкви: «За действиями всех императоров от Константина до Юстиниана и за их выступлениями в пользу “единства” веры стояла определенная идея: единство Империи могло быть гарантировано, только если соблюдалось единство религии»[61].

Таким образом, работа Хааке ставит перед собой троякую задачу — выяснить: 1) как на примере Халкидона действует принцип соотношения Церкви и государства; 2) как именно конфликт вокруг Халкидона способствовал прояснению принципа «двух властей»; 3) в каком отношении стоит история Халкидонского Собора к часто выдвигаемому тезису о безусловном примате политических факторов над богословскими при формировании веры Церкви.

Описывая прохалкидонскую реакцию при Юстине, Хааке отстаивает версию спонтанного народного выступления в пользу Собора, в целом не допуская, что это событие могло готовиться заранее[62]. Начиная повествование об эпохе Юстиниана, Хааке прежде всего характеризует императора как богослова и аскета на троне, называя его при этом «одним из величайших самодержцев на восточном престоле»[63]. Основной заслугой церковной политики Юстиниана в отношении антихалкидонитов Хааке считает усвоение императором догматики «неохалкидонитства», которая представляла собой синтез диофиситской терминологии Халкидонского Собора и богословия Кирилла Александрийского[64].

Согласно Хааке, в своей церковной политике Юстиниан руководствовался мотивами восстановления величия Империи и достижения ее религиозного и церковного единства. В качестве внешнего проявления этой мотивировки Хааке рассматривает концепцию Юстиниана, тесным образом увязывающую духовную и светскую власть; последняя, согласно Юстиниану, отныне приобретает «как бы патриаршую, священническую и монашескую… форму»[65].

Хааке подчеркивает, что цели, которую поставил себе Юстиниан, было «невозможно достичь человеческими средствами» и что при ее реализации возникло много сложностей, немалую часть которых следует вменить в вину императрице Феодоре, ибо она стремилась добиться той же цели, а именно церковного единства Империи, посредством потворства монофиситам[66].

Церковную политику Юстиниана Хааке разбивает на две части: период до начала спора о Трех Главах и сам этот спор, который он называет «собственной авантюрой императора»[67]. Спор о Трех Главах Хааке, как и подобает католическому исследователю, рассматривает в качестве центрального пункта церковной политики Юстиниана, поскольку он в наибольшей степени затронул интересы папства. Если триумф Римской Церкви при папах Гормизде и Агапите[68] Хааке оценивает весьма позитивно, хотя и признает кратковременность его результатов, то спор о Трех Главах и их последующее осуждение, связанное с большим унижением Римской кафедры и папы Вигилия лично, по словам Хааке, является «самым темным периодом церковной истории VI века»[69].

Спор о Трех Главах и их осуждение автор считает результатом интриги Феодора Аскиды, который, по его мнению, предложил императору сделать такой шаг навстречу монофиситам. Богословие, развитое императором в его эдиктах и трактатах, составленных в связи со спором о Трех Главах, Хааке называет «инспирированным Феодором Аскидой»[70], не учитывая того факта, что вопрос об осуждении Трех Глав поднимался императором еще во время собеседования с севирианами в 532 г., то есть задолго до появления на церковно-политической сцене Феодора Аскиды.

Подводя итоги собственного изложения церковно-политических событий Юстинианова времени, Хааке приводит пространные цитаты из разобранного выше сочинения Э. Швартца, содержащие в высшей степени отрицательную оценку как политики Юстиниана в целом, так и ее мотивов и частных проявлений