Болотов вполне встает на точку зрения многих представителей Западных Церквей[22], позицию которых император стремился преодолеть в деле осуждения Трех Глав и которые со своей стороны оказали весьма активное противодействие его мероприятиям, руководствуясь не в последнюю очередь опасениями за престиж папского престола.

Вполне традиционно для библиографии вопроса рассматривает Болотов проблему возрождения монофиситской иерархии, связываемого с деятельностью Иакова Барадея. Здесь, впрочем, уже хронология не соответствует принятой и обоснованной в современной историографии датировке: рукоположения епископов были совершены Иаковом не в 40-х, а в 50-х гг. VI в., уже после Пятого Вселенского Собора[23]. Таким образом, согласно Болотову, Иаков явился «истинным основателем монофиситской церкви»[24]. Болотов обходит вниманием подробности рукоположения Иакова и его тесной связи с императором: это было вызвано тем, что в его время соответствующие источники еще не были в достаточной мере введены в научный оборот, а некоторые даже не были опубликованы. Также недоступностью основных источников объясняется признание Болотовым факта уклонения Юстиниана в ересь афтартодокетизма[25]. В этой связи Болотов задается вопросом, «не повредились ли у него к этому времени умственные способности»[26].

Изложение В.В. Болотова следует и ныне признавать одним из лучших по данной теме, однако автору все же не удалось дать цельной и последовательной картины политики императора Юстиниана в его отношениях с антихалкидонитами. Разработку Болотовым источников, пригодных для изучения данной темы, также следует признать недостаточной, несмотря на то что Болотов в силу своей подготовки был одним из редчайших специалистов в России — да и, пожалуй, в тогдашнем мире, — который был способен работать в равной степени как с греческими и латинскими, так и с восточными (прежде всего, арабскими и сирийскими) источниками.

На Западе начало научному изучению эпохи Юстиниана в целом, в том числе в церковно-политическом отношении, было положено трудами Шарля Диля, среди которых особенно стоит выделить книгу «Юстиниан и византийская цивилизация в VI веке»[27]. Впрочем, главной особенностью этого сочинения было придание историческому исследованию романических черт, заставлявшее автора в характеристике персонажей слишком часто прибегать к приемам, более свойственным писателю, чем исследователю.

Глава VII труда Диля, который охватывает весь период правления Юстиниана во всех его проявлениях, посвящена вопросам религии. Побудительные мотивы императора, заставлявшие его активно заниматься богословием, Диль описывает так: «…весьма сведущий в вопросах, касающихся религии, обладая склонностью к словопрениям и необузданною любовью к богословской полемике, он любил рассуждать и писать о предметах веры, а особая компетенция, которую он приписывал себе в этих важных вопросах, еще более усиливала его желание вмешиваться в их разрешение»[28].

Таким образом, в сочинении Диля впервые прослеживается мысль о том, что Юстиниан, по-видимому, безосновательно приписывал себе «особую компетенцию» в деле богословия и считал возможным, по-видимому даже не имея на это права, вмешиваться в дела веры. Развитием мнения об абсолютизме и цезаропапизме Юстиниана может служить и другое высказывание Диля о роли, которую Юстиниан по собственному выбору играл в Церкви: «…в преследовании тех, кто нарушал совершенную гармонию, о которой он мечтал, он видел исполнение своего долга. Точно так же его абсолютизм не допускал, чтобы в благоустроенной монархии могло что-либо быть изъятым из-под наблюдения государя, и, чувствуя, каким превосходным правительственным орудием была Церковь, он хотел, чтобы это орудие находилось в его руках. Так же, как он приобщал епископов к управлению государством, он думал приобщить и империю к управлению Церковью и решительно требовал признания своей власти в ней не только над лицами, не исключая самых высших, но еще и в области дисциплины и вероучения. Да и как могло быть иначе? Избранник Божий, непрестанно получающий Его непосредственные внушения, представитель, наместник, образ Божий на земле, — разве император не обладал истинным знанием всех вещей?»[29]

В этих рассуждениях совсем не трудно увидеть старые, усердно культивируемые католические фобии относительно вмешательства светской власти в церковные дела и индуцированную в XVIII в. в политической жизни антитезу республиканство — монархизм, заставлявшую изображать великих императоров прошлого в качестве деспотов и тиранов, — от этих черт оказался не свободен практически ни один из преемников Диля в деле изучения эпохи Юстиниана. Наряду с этим, Диль совершенно точно понимает прагматические мотивы императора: «Тем не менее, прилагая столько рвения к восстановлению единства в Церкви, он руководился настолько же государственными соображениями, насколько и православной ревностью. Как глава империи, он понимал, какие важные последствия для безопасности государства могли иметь религиозные раздоры; и в этом случае, опять-таки следуя традиции своих царственных предшественников, он устанавливал догматы отнюдь не ради одной лишь пустой склонности к нововведениям, но главным образом ради того, чтобы найти между враждующими партиями почву для соглашения и примирения и устранить, хотя бы силою, раздражающие вопросы, которые угрожали единству империи»[30]. Не вполне понятно, как сам Диль увязывал эти свои высказывания с приведенными выше. Именно Диль впервые поставил вопрос о том, был ли Юстиниан богословом-дилетантом[31] или глубоко образованным политиком-прагматиком, авторитетно выступавшим в том числе и на ниве богословия.

Касательно интересующей нас темы следует отметить, что именно благодаря Дилю дальнейшая историография стала придавать влиянию Феодоры решающее значение в деле поддержки антихалкидонитов: «Феодора, еще до достижения престола, употребляла в пользу монофизитов и для смягчения строгости преследования их то всемогущее влияние, которое она имела на Юстиниана. Став императрицей, она еще открытее пустила в ход свою силу к их услугам, оказывая им хороший прием во дворце, благосклонно выслушивая их советы, жалобы, даже выговоры; и так как при тонкости своего политического смысла она еще лучше, чем император, сознавала опасность увековечивать на Востоке распри, гибельные для могущества монархии, — то она открыто и действовала в пользу ереси. Стоя между папой и Феодорой, Юстиниан находился в довольно большом затруднении. <..> В силу этого особенного положения, из желания изобрести компромисс, который всех бы удовлетворил, должна была вытекать политика сложная, нерешительная, иногда и противоречивая, смотря по тому, одерживало ли верх влияние Рима или энергичная воля Феодоры[32], были ли сильнее мотивы политические или религиозные»[33].

Так Диль внес свой вклад в создание образа непоследовательной и нерешительной политики слабохарактерного императора, подверженного влиянию разных сил, и в первую очередь неспособного сопротивляться влиянию своей жены, которая, оказывается, обладала более «тонким политическим смыслом», нежели сам Юстиниан.

Церковно-исторические события 533–565 гг.[34], включая обстоятельства проведения Пятого Вселенского Собора и осуждения Трех Глав, деятельность Иакова Барадея и т. д., представлены Дилем как череда событий, к которым Юстиниан не имел практически никакого отношения, — подобное изложение