Сценарий приближает к нам события, происходящие в романе Севантеса. Его герои, как это часто случается и в пьесах Шварца, становятся почти нашими современниками. Шварцевский Дон Кихот, будучи человеком «с пламенной кровью», начитавшись рыцарских романов и решив, что «все наши беды оттого, что перевелись в Испании странствующие рыцари», идет бороться за правду, чтобы сорвать с окружающих его людей те маски, которые «надел на них злой чародей», и разбудить в них человеческое начало, доброту и сердечность. Дон Кихот верит в то, что победить злодея Фрестона – значит спасти мир.

«Я перечитал роман, – писал в дневнике Шварц, – и вижу, что там целый мир, который дает возможность рассказать то, что хочешь. А хочу я рассказать следующее: человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав. Он умнеет к концу жизни. Умирает Дон Кихот с горя. И потому что отрезвел, то есть перестал быть Дон Кихотом».

* * *

В середине мая Евгений Львович представил в киностудию второй вариант сценария. На этот раз отзыв готовил старший научный сотрудник Академии наук СССР Константин Державин, который отметил, что Шварц в своем сценарии сохранил структуру романа и не нарушил важный для Сервантеса принцип панорамного показа современной действительности. «Эта панорама, – указывал Державин, – т. е. тот широкий социальный фон, на котором вырисовываются приключения Дон Кихота и его оруженосца, воспроизведен почти полностью». Державин отметил также, что «в образе Дон Кихота сценарист не только сохранил основные черты сервантесовского творения, но и сумел вскрыть то органическое существо его внутреннего облика, которое так настойчиво заявляет о себе в романе сквозь все нелепые приключения ламанчского идальго». Несмотря на то что критиком были также отмечены некоторые шероховатости сценария и необязательные эпизоды, данный отзыв оказал значительную поддержку продвижению творения Шварца.

Уже 27 мая художественный совет киностудии единогласно одобрил новый вариант сценария «Дон Кихота», отметив те трудности, которые преодолел его автор – многоплановость и громадную масштабность произведения, наличие разнообразной и противоречивой философско-литературоведческой литературы вокруг романа, которая объемлет колоссальное количество материалов и чрезвычайно авторитетных имен, и прочее. Выступающие особо отметили искусство, с которым такое огромное, оставшееся в веках произведение было помещено в сценарий односерийного фильма. Затем, в соответствии с решением худсовета студии, сценарий был направлен на утверждение в вышестоящие инстанции.

Ни режиссер, ни автор сценария не были на заседании худсовета: Шварц остался дома с больным сердцем, а Козинцев уехал в Ялту лечить больные легкие. В этот период между ними началась переписка, в которой шла речь о судьбе будущего фильма, о переживаемых ими болезнях и обо всей окружающей действительности. Оба пишут легко, не скупятся на шутки, наслаждаясь жизнью и совместным творчеством.

Переписку начал Григорий Михайлович, и вот фрагмент его письма Шварцу от 29 мая 1955 года: «Дорогой Евгений Львович, наконец, имею возможность написать Вам. Первая часть наших похождений была крайне неудачна. Приехали и выяснили, что жилья подходящего нет. Хорошо погуляв по городу, – нам стало ясно, что ехать так далеко не было никакого резона. Просто надо было снять угол в пивном ларьке на углу Кировского и Большого и жить там. Поселились в гостинице. Под окном, не умолкая, работала камнедробилка, каток и еще две-три машины неизвестного мне назначения, подобранные, очевидно, по принципу: давай, какая погромче!..

Отсутствие умывальника и тот сортир, описать который мог бы лишь Чиаурели (масштабный художник в эпическом духе)[98], с лихвой искупались двумя полотнами, украшавшими комнату: на одном (не зря!) были изображены розы, на другом нечто, до сих пор для меня неясное. Пять девиц подпрыгивали в воздух, делая грациозные жесты и глядя в сторону шестой фигуры, стоящей несколько сбоку. В этом варианте – это была тоже девица в трусиках. Я пишу “в этом варианте”, потому что если бы это была фигура, украшенная выпущенными наружу знаками мужского достоинства, – то сюжет был бы понятен.

Пишу все это потому, что думаю о судьбе “Дон Кихота”. Не произошло ли еще с ним нечто подобное?»

Первого июня Шварц в ответ на вопросы Козинцева о его здоровье сообщает, что, по мнению врачей, он пережил инфаркт и всё еще лежит. Поездку в Комарово врачи не разрешают даже в самом благоприятном сценарии, что очень его огорчает. Через несколько дней Козинцев в своем письме с присущим ему юмором утешает Шварца и сообщает, что получил копию симпатичного ему отзыва Державина на сценарий фильма. «Что же касается идеи о сумасшествии Дон Кихота (что его вызвало, кроме рыцарских романов?), – замечает Козинцев, – то она верна для самого Державина более, нежели для Сервантеса». С легкостью пишет он Шварцу о том, что его малолетний сынишка нашел сходство папы с трухлявым пнем, и после сердечных приветов подписывает письмо соответственно: «Ваш Г. Козинцев. (Трухлявый пень)».

«Дорогой Григорий Михайлович! – отвечает ему Шварц. – Ваши письма прелестны. Вы пишете так нарочно, чтобы я завидовал, а мне это запрещено. Сегодня со мной говорил по телефону Витензон[99]. Сообщил, что звонил в Москву, и в настоящий момент как раз идет у замминистра заседание по поводу “Дон Кихота”. Что ему, Витензону, сценарий нравится. И он надеется, что все будет хорошо. <…> Боюсь встречи с Сашей. Если он родного отца обозвал пнем, то что скажет обо мне! Пишите мне. Я очень скучаю. Целую Вас и все семейство».

«Дорогой Евгений Львович, – пишет Козинцев Шварцу 17 июня, – я старался Вас развлечь во время болезни и пробовал писать веселые письма. Теперь, по полученным мною сведениям, – сценарий одобрен и, увы, – юмор кончается. Как писали Ильф и Петров: “Кончается антракт и начинается контракт”[100]. Очень боюсь сокращений. Сделать их совсем не просто (тут я с Чирсковым[101] не согласен). Суть в том, что жанр сценария в сочетании приключений (которых не может быть мало) с трогательностью и комичностью центральных образов (что нельзя заразительно сделать в коротких кусках). Очень прошу Вас, если Вам это позволено, – подумать о плане сокращений. Мне кажется, что механическим изъятием дело не может ограничиться. Нужно в некоторых (наиболее недорогих для нас сценах) частях сценария придумать иной прием ведения действия, а не превращение диалога в культяпки. Мне было бы жалко, если бы сократилась история с клеткой и с возвращением домой.

Осла Санчо, которого по непонятной мне причине (м. б., он тоже испанист?) ненавидит Державин, – можно и пожертвовать, но это очень коротенькие сценки, а я чувствую, что сокращения необходимы значительные. Можно подумать о перенесении сцены голосов (после болезни) в последнюю сцену. Но