курить. Значит, организм струсил, стал беречь себя. Предпочитает жить на коленях, некурящим, чем умереть стоя, с папиросой во рту!»

А вскоре, 10 августа, Евгений Львович слег с сильными болями в сердце. «Опять лежу, – записал он 12 сентября. – Спазм коронарных сосудов. Слишком много ходил в городе… Вечером ставили пиявки “на область сердца”. Впервые в жизни испытал я это удовольствие…» За несколько месяцев до этого у него уже был подобный спазм, но тогда боли в груди не были сильными, и, отлежавшись немного, Евгений Львович продолжил вести прежний образ жизни.

На этот раз дела обстояли хуже. Врач диагностировал инфаркт, и Евгений Львович понял, что доктор прав – сердце у него будто увеличилось и стало мешать, ритм был нарушен, и он чувствовал себя больным. Посещения любых гостей, кроме Козинцева, ему запретили. «Сегодня месяц и один день, как я лежу, – писал Евгений Львович Юрию Герману в сентябре. – Стал придумывать пьесу. Комедию. Скорее даже фарс. Все действующие лица – лежат. Называется “Инфаркт задней стенки”». Сочинительство оставалось одной из немногих радостей в этом новом состоянии.

Были еще письма, и возможность общения с близкими друзьями оставалась огромной поддержкой Евгению Львовичу. После получения в конце сентября от Николая Чуковского его нового романа о блокадном Ленинграде «Балтийское небо» Шварц отправил ему необыкновенно теплое письмо, письмо-поддержку: «Дорогой Коля! Меня уложили во второй раз. Сегодня впервые за восемь недель разрешили посидеть в постели. Пользуюсь случаем и пишу. Получил от тебя “Балтийское небо”. И был тронут. И книжку прочел внимательнейшим образом. И знаешь что, Коля, – она мне понравилась. Очень понравилась, чему я обрадовался, потому что хвалить приятно. Старых друзей приятно хвалить. Имея хороший характер. Говоря коротко, твоя проза стала послушной тебе. До сих пор она чуть щетинилась и не всегда подчинялась. Не желала быть пластичной. А тут, сохраняя как бы прежний дух, вдруг послушалась. И я читал сначала как твой знакомый, а потом как читатель. И беспокоился за героев книги, а не автора. Что есть главное. Потом поговорим о второстепенных вещах. При встрече. Если захочется. А пока с некоторым опозданием – поздравляю и целую.

Я имею право опаздывать. В мои годы отделаться от двух инфарктов за какие-нибудь полгода – это надо уметь! Главный инфаркт я не заметил. Второй заметил. Виноват в нем я сам: не верил, что еще болен. Слишком много ходил. Испытал болевой приступ и стал послушным. Впрочем, профессор велит быть еще послушнее. И вот я лежу, читаю, думаю. Стыдно признаться, но инфаркт у меня не слишком большой. И, извините за выражение, на передней стенке.

Мы получили новую квартиру. Три комнаты. Очень довольны. Писал бы еще много, но устал писать полулежа…»

Несмотря на лежачий образ жизни, в эти недели и месяцы Евгений Львович продолжал вносить правки в сценарий «Дон Кихота» и работать над «Телефонной книжкой», в которой появились записи о Заболоцких, Кетлинской, Каверине.

Сохранившиеся письма Евгения Львовича этого периода позволяют почувствовать изменение его физического и душевного состояния. На этапе выздоровления, 9 ноября, Шварц отправляет в Майкоп следующее письмо своей давней знакомой Варваре Васильевне Соловьевой, ныне доктору: «Дорогая Варя, получил твое письмо и огорчился. Я надеялся, что ты давно поправилась. Скучно болеть. Я считаю, что я здоров, но мне этого не разрешают. В кардиограммах все время наблюдается динамика, что не нравится профессору, хоть динамика и положительная. По дому меня пустили, а на улицу не велят. Долго учился ходить, сейчас привык. Никаких изменений, вроде одышки или отеков, или застойных явлений в легких мой инфаркт передней стенки не вызвал. Печень в норме. Видимо, всё обошлось, только вот кардиограммы все улучшаются! Врачи требуют от меня терпения, чтобы я поправился окончательно. Считают это возможным. Но как скучно болеть! Особенно, чувствуя себя здоровым!..

Пока я лежал, стала меня одолевать тоска по югу, которая вместе с плохой погодой усилилась. Все читаю старый путеводитель тринадцатого года по Кавказу. Есть там и Майкоп. <…>

Моя книжка, возможно, выйдет. Та, в которой будет “Медведь”. А возможно, и не выйдет. Но в Москве пьесу эту ставят в театре Киноактера. Так что, если попадешь в Москву после Сухуми, то пьесу, может быть, увидишь… Мои внуки растут. Андрюшке уже пять лет и восемь месяцев, а Машеньке – год и девять. Он ходит в английскую группу и учит сестру по-английски, а она и по-русски еле-еле говорит. Оба интересны, каждый на свой лад. Вчера старший с Наташей нанесли мне праздничный визит.

Пиши мне, если здоровье позволяет. Я скучаю. Целую тебя. Катюша тоже. Нижайший поклон Вере Константиновне».

В конце декабря Евгений Львович по традиции подводил итоги уходящего года: «Вот и пятьдесят шестой год пришел… Прошлый год я то болел, то считался больным. Как теперь понимаю, четыре-пять дней были не слишком легкими и в самом деле, так как ночи проходили в бреду, чего не случалось со мной, должно быть, с 20-го года. С тех пор, как перенес я тиф, сыпняк. Потом – чувство, подобное восторгу. Август был жаркий. Окно открыто. Я читал путеводитель по Кавказу, и мне казалось, что жизнь вот-вот начнется снова. Но со здоровьем родилось новое для меня ощущение возраста. Теперь проходит. Когда стал выходить на улицу. Еще раз понял, насколько легче болеть самому, чем когда болеют близкие… До болезни успел я кончить сценарий “Дон Кихота”. И к счастью, по болезни не присутствовал на его обсуждении, хоть и прошло оно на редкость гладко. Гладко прошел сценарий и через министерство, и теперь полным ходом идет подготовительный период. Произошли после болезни важные события и в духовной моей жизни. Но я никак не могу их освоить. В Москве Гарин кончает репетировать “Медведя”… Но не знаю, хватит ли беспечности у меня для того, чтобы перенести неудачу…»

* * *

Вернемся к «Телефонной книжке» Шварца, чтобы рассказать о ней подробнее. Она была написана в период с января 1955 года по октябрь 1956-го и явилась продолжением дневника Евгения Львовича. Впоследствии этот труд Шварца был опубликован архивистом Ксенией Кириленко, проделавшей огромную работу по расшифровке и комментированию «Телефонной книжки». В данном случае эти записи посвящены портретам современников, собранных Шварцем по алфавитному принципу, а также взаимоотношениям автора с некоторыми учреждениями и творческими союзами, телефонные номера которых были записаны у Евгения Львовича в том же месте. Записи, в которых упомянуты почти двести имен, включают две части – ленинградскую и московскую.

Говоря о мотивах, побудивших его работать над этим произведением, Шварц отметил: «Я пишу о живых людях, которых рассматриваю по мере сил подробно