И несмотря на счастливый финал, у читателя тем не менее остается ощущение трагичности происходящего, поскольку и в этой пьесе, как ранее в «Драконе» и «Тени», присутствует неразрешимость целого ряда внутренних конфликтов. Волшебнику, который «на свою беду бессмертен», предстоит пережить любимую жену и «затосковать навеки». Принцессе, совершенно не замечающей превращения любящего ее отца в облако, суждено теперь жить с мужем, который может «на несколько секунд» превратиться в медведя (Охотник видит это превращение в момент поцелуя Принцессы). В семейной жизни Трактирщика рано или поздно проявится «солдафонство» Эмилии, несмотря на всю ее душевную ранимость. Ланцелоту предстоит убедиться в том, что поверженный им Дракон остался жить в душах и сердцах людей, а диалог Ученого с Тенью отнюдь не заканчивается в финале сказки. «Он скрылся, – говорит Ученый, – чтобы еще и еще раз встать у меня на дороге. Но я узнаю его, всюду узнаю его». Впрочем, такова сама жизнь, а не только сказка….

Прочитав пьесу «Медведь», позднее названную автором «Обыкновенное чудо», трудно не задуматься еще об одном сближении в судьбах Шварца и Булгакова – на этот раз через их литературных персонажей. «Собачье сердце» Булгакова и «Медведь» Шварца рассказывают о попытке превращения животного в полноценного человека. И на отчаянный вопрос, стоящий перед булгаковским профессором Преображенским – о том, как добиться не физического, но внутреннего преображения Шарика, как избавиться от его уголовных наклонностей, – Шварц дает однозначный ответ; только через «горнило испытаний» и готовность умереть во имя любви.

* * *

Через год после окончания работы над пьесой «Медведь» ему позвонил главный режиссер Ленинградского театра имени Ленинского комсомола Георгий Товстоногов и выразил интерес к постановке этой пьесы. Ему понравился первый акт, меньше понравился второй и совсем, за исключением нескольких сцен, не понравился третий. «Я слушал слова заинтересованного человека, – записал Евгений Львович в декабре 1953 года, – действительно заинтересованного, желающего пьесу поставить, как музыку…» Однако в ленинградском Ленкоме спектакль поставлен не был, и Шварц никак не прокомментировал это в своих письмах и дневниках.

Прошло около года, и любимый артист писателя Эраст Гарин предпринял попытку поставить «Медведя» в Театре-студии киноактера, где он работал тогда в том числе и как режиссер. Евгений Львович был в это время серьезно болен. Руководство Театра-студии прохладно отнеслось к пьесе, но Гарин принял самостоятельное решение начать репетиции спектакля. О первом результате своей работы Эраст Павлович сообщил Шварцу в письме от 16 июня 1955 года: «Дорогой Евгений Львович! До сегодня не хотел Вам писать. Боялся. Думал не выдержу экзамена, на который напросился. Теперь пишу. Днем сегодня показал художественному совету, дирекции и любопытствующим полтора акта Вашего Медведя. Спектакль (я так называю, потому что были артисты, мизансцены, освещение, костюмировка, хоть и самодеятельная, но иногда выразительная) принят восторженно.

Совет и дирекция решили предоставить мне, как теперь говорят, “зеленую улицу”. Ну, насчет улицы и ее цвета не знаю, но знаю, что с субботы репетиции будут продолжены, и все работы по спектаклю двинутся вперед. Очевидно, с Вами войдут в юридические отношения, потому как, я думаю, опередить нас другому театру не удастся».

После летних гастролей репетиции спектакля возобновились, а в декабре, незадолго до премьеры, театр направил Шварцу телеграмму с просьбой изменить название спектакля по просьбе «дирекции, художественного совета и режиссера». Евгений Львович предложил на выбор несколько вариантов, и лучшим было признано название «Обыкновенное чудо».

«У меня произошли события неожиданные и тем более радостные, – записал в дневнике Евгений Львович в январе 1956 года. – Эраст ставил в Театре киноактера “Медведя”. Он теперь называется “Обыкновенное чудо”… Вдруг 13-го января днем – звонок из Москвы. Прошла с большим успехом генеральная репетиция. Сообщает об этом Эраст. Ночью звонит Фрэз – с тем же самым. 14-го около часу ночи опять звонок. Спектакль показали на кассовой публике, целевой так называемый, купленный какой-то организацией. Перед началом – духовой оркестр, танцы. Все ждали провала. И вдруг публика отлично поняла пьесу. Успех еще больший… Меня радует не столько успех, сколько отсутствие неуспеха. То есть боли. Всякую брань я переношу, как ожог, долго не проходит. А успеху так и не научился верить…

Первый раз я не присутствую на собственной премьере. И не испытываю почему-то особенной горести… Ну вот, снова звонит Москва. Гарин, полный восторга, и Хеся[103] – еще более полная восторга. Точнее – восторг ее внушал больше доверия. Эраст выпил с рабочими сцены на радостях… и я почувствовал прелестную атмосферу, что бывает за кулисами в день успеха. И утешился».

Премьера «Обыкновенного чуда» в Театре-студии киноактера состоялась 18 января 1956 года. Эраст Гарин снова, как и в «Золушке», выступил в этом спектакле в роли Короля, а декорации к нему создал художник Борис Эрдман.

Атмосферу первых спектаклей по «Обыкновенному чуду» замечательно передают письма людей из близкого к Шварцу круга литераторов. «Дорогой Женя! – писал 23-го января Леонид Малюгин. – Я уезжал в Саратов, и поэтому не мог быть на премьере твоей пьесы. Приехал и побежал на первый же спектакль. Прежде всего – театр был полон (правда, это было воскресенье), что в наше трудное время – редкость. Эрдман сделал очень хорошую декорацию – интерьеры хороши, а последний акт – просто великолепен. Гарин нашел, по-моему, верный ключ к пьесе – произведению, очень своеобразному; пьесу слушают очень хорошо. Может быть, не всё в ней доходит до зрителя, – но здесь многое зависит и от зрителя, которого мы так долго кормили лебедой, что он уже забыл вкус настоящего хлеба. Должен сказать, что и не все артисты доносят второй план в пьесе, ее изящный юмор. Если говорить честно, – по-настоящему пьесу понял сам Гарин, который играет превосходно. Остальные – как умеют, есть и интересные образы, но всё это какая-то часть образа… Третий акт показался мне слабее первых двух – в чем, мне кажется, повинен и ты. Ну, а всё же в целом интересно и ново. Поздравляю тебя с рождением пьесы, которая так долго лежала под спудом, желаю тебе здоровья, чтобы ты поскорее приехал в Москву и увидел всё своими глазами. Сердечный привет Екатерине Ивановне».

Драматург Александр Крон, чью пьесу «Офицер флота» в середине 1940-х ставили во МХАТе с декорациями Акимова, запомнил тогда чтение Шварцем первого акта «Медведя» и теперь горячо поздравил его с премьерой: «Дорогой друг! Примите мои поздравления. Видел вчера в театре киноактера Вашего “Медведя”. Это очень хорошо и удивительно талантливо. В работе Гарина и Эрдмана много хорошей выдумки, но лучше всего сама пьеса. Публика это понимает и более всего аплодирует тексту. Самое дорогое в том, что я