просто как катастрофа. Он живет в самой жизни тех, кто считает, что любовь – это предназначение (таковым являлся смысл Романа); он сплавляется с немощным и мечтательным человеком, чтобы поглотить его чистым пламенем; он – сильнее и вернее счастья, общества и морали. Он живет в нас самой жизнью романтизма; он предстает великой мистерией той религии, жрецами и вдохновителями которой стали поэты минувшей эпохи.

Впрочем, об этом влиянии и его мистическом естестве мы располагаем прямым доказательством. Оно здесь будет дано даже благодаря определенному отвращению читателя к рассмотрению моего проекта. Роман о Тристане является для нас «священным» ровно в той мере, в какой будет считаться, что я совершаю «кощунство», пытаясь его проанализировать. Конечно, этот упрек в кощунстве обретает тогда совершенно безобидный смысл, учитывая, что он выражался в первоначальных обществах не тем предвиденным мной отвращением, но обречением виновного на смерть. Священное здесь, которое вступает в игру, не что иное, как темный и подавленный пережиток. Поэтому я вряд ли рискую большим, нежели увидеть читателя, закрывшим том на этой странице (конечно, бессознательный смысл подобного жеста есть убийство автора; тем не менее, он остается безрезультатным). Но если ты пощадишь меня, о, читатель, то стоит ли верить, что страсть уже не священна для тебя? Или просто, что нынешние мужчины менее слабоумны в своих страстях, чем в своих жестах порицания? При отсутствии заявленных врагов, где будет смелость, которую ищут писатели? Не придется ли применить ее против себя самих? И разве нельзя по-настоящему предаваться сражению с противником, которого ты носишь в самом себе?

Признаюсь, я сам испытывал досаду, когда один из комментаторов легенды о Тристане назвал ее «эпопеей прелюбодеяния». Формула, несомненно, точна, если ограничиться рассмотрением сухой данности Романа. Однако она выглядит не менее досадной и «прозаически» суженной. Можно ли утверждать, что моральная вина – истинный предмет легенды? И Тристан Вагнера, например, не оказался бы тогда всего лишь оперой прелюбодеяния? И прелюбодеяние, наконец, что это такое? Гнусное слово? Нарушение договора? Все это имеет место в слишком многих случаях; но зачастую мы сталкиваемся с осложненной картиной: трагическая и страстная атмосфера по ту сторону добра и зла, прекрасная или ужасающая драма… Наконец, это драма, роман. И романтизм происходит из романа…

Проблема величественно расширяется – и мое дело настолько же осложняется. Я расскажу о причинах своего упорства, и мы рассудим, являются ли они дьявольскими.

Во-первых, мы достигли точки социального нестроения, когда имморализм оказывается более истощающим, нежели древняя мораль. Культ любви-страсти настолько демократизировался, что теряет свои эстетические добродетели и свою ценность духовной трагедии. Остается смутное и рассеянное страдание, что-то нечистое и печальное, из которого, как мне представляется, ничего не утрачивается в профанации ложно священных причин: это литература страсти, это публичность, ей сделанная, это коммерческая «мода» на то, что некогда было религиозной тайной… Со всем этим следует побороться, хотя бы для того, чтобы спасти миф от злоупотребления его крайней вульгаризации. Насколько худшее кощунство. Поэзия располагает иными возможностями.

Моя вторая причина – являясь не поборником красоты, пусть даже проклятой, но человеком, обладающим вкусом ясно ее лицезреть, привести к осознанию свою жизнь и жизни своих современников.

Если я обращаюсь к мифу о Тристане, то он позволяет мне выявить простую причину нашего нынешнего смятения. Одинаково он позволяет сформулировать некоторые непрерывные отношения, скрытые под тщательной вульгарностью нашей психологии. Наконец, он позволяет обнажить определенную дилемму, суровую реальность которой заставляют забыть наша поспешная жизнь, наша культура и наущение нашей морали.

Воссоздать миф о страсти в его первоначальном и священном исступлении, в его монументальной чистоте, как спасительную иронию над нашим изворотливым самодовольством и нашей немощью доблестно избирать между Нормой Дня и Страстью Ночи; воссоздать этот образ Смерти Возлюбленных, который превозносит, его удручая, крещендо второго акта Вагнера, – такова первостепенная цель этого произведения; и успех, к чему оно стремится, заключается в приведении читателя на порог выбора: «Я желал бы этого!»; или: «Да сохранит меня от этого Бог!»

Я не уверен, что ясное осознание было полезно в целом и само по себе. Не то чтобы полезные истины признавались на площади. Но какой бы «пользой» не являлась моя затея, тем не менее, мы, Западные люди, разделяя общую участь, все больше осознаем об иллюзиях, в которых пребываем. Возможно, что задача философа, моралиста и создателя идеальных форм как раз и заключается в возрастании сознания и, стало быть, в осознании людьми скверного.

Кто знает, куда это может привести?

После всего нам пора переходить к заявленному предприятию. Условие его успешности – несомненно, определенное хладнокровие, с которым мы за него примемся. Будучи глухими и слепыми к «прелестям» повествования, постараемся «объективно» обобщить факты, им сообщаемые, и причины, им предлагаемые, или то, что оно заведомо скрывает от показа для нас.

4. Явное содержание Романа о Тристане[3]

«Amors par force vos demeine!»

Béroul

«Вы просите любовь сверх силы!»

Беруль

Тристан рождается в несчастье. Его отец только что умер, а мать Бланшефлёр не пережила его рождение. Отсюда и имя героя, темный цвет его жизни и грозовое небо, покрывающее легенду. Король Корнуолла Марк, брат Бланшефлёр, принимает сироту при своем дворе и его воспитывает.

Первый подвиг и его исполнение: победа Тристана над Морхольтом. Этот ирландский гигант приходит, как и Минотавр, требовать свою дань местными девушками или юношами из Корнуолла. Тристан получает позволение сражаться с ним в возрасте, когда сам уже мог стать вооруженным рыцарем, то есть вскоре после своего возмужания. Тристан убивает великана, но пропускает от него удар отравленным мечом. Не надеясь пережить свой недуг, Тристан отправляется в приключение на судне без паруса и весел, захватив с собой меч и арфу.

Он причаливает к ирландскому берегу. Только королева Ирландии владеет секретом целебного снадобья, способного его спасти. Но великан Морхольт был братом этой королевы, поэтому Тристан скрыл свое истинное имя и происхождение своего недуга. Королевская принцесса Изольда за ним ухаживает и его исцеляет. Таков Пролог.

Несколько лет спустя король Марк решает жениться на женщине, птица которой ему принесла золотой волос. Именно Тристана он отправляет на «поиски» неизвестной. Буря забрасывает героя в Ирландию. Здесь он сражается и убивает дракона, угрожавшего здешнему столичному городу (этот мотив посвящается деве, освобожденной молодым паладином). Раненый чудовищем, Тристан снова лечится Изольдой. Однажды принцесса узнает, что раненый не кто иной, как убийца ее дяди. Она хватает меч Тристана, угрожая его убить в своей ванне. Тогда он открывает ей свою миссию,