катастрофы. Новый мир, к которому мы стремимся, обеспечит сотрудничество всех народов на основе человеческого равенства, самоуважения и взаимной терпимости. Нам предстоит заново осмыслить многие вещи, лежащие в основе международных контактов, — социальных, политических, экономических — и найти способы примирить необходимость перемен в постоянно меняющемся мире с политикой безопасности, которая предотвращала бы насильственное нарушение всеобщего мира. Все нации должны будут внести свой вклад в этот порядок, который мы создадим, и большая ответственность, как в предлагаемых идеях, так и в действиях будет лежать на нашем народе. Мы не меньше, чем другие, должны извлечь свой урок из разочарований, вызванных прошлыми неудачами».

В этих словах я выделил не только существенное, но и импонирующее, которое не менее существенно. Ведь это не только значимо, но и вызывает симпатию, когда британский министр иностранных дел заявляет, что Англии так же, как и другим, следует извлечь свои уроки. Это свидетельствует не об уверенности в собственной непогрешимости и намерении нравственно поучать Европу, а о понимании, что и демократии «в непрестанно меняющемся мире» должны меняться, если не сказать — совершенствоваться, впускать в свою волю новые необходимости времени; и если принять во внимание направления, которые, по словам оратора, может охватывать эта готовность к изменениям — «социальное, политическое и экономическое», — то это становится, можно сказать, динамической программой развития. И в самом деле, важно не то, чтобы одна лишь Германия вышла из войны другой страной, но чтобы ее противники в конце войны тоже стали уже не теми, кем были до нее — коль скоро все должно привести к созданию «нового мира», в который «все нации должны внести свой вклад». И в этом, несомненно, заложена определен-ная опасность и дилемма выбора желаемого. А именно: если война будет недолгой, что желательнее всего с гуманной точки зрения, следует опасаться, что вызванные ею всеобщие изменения окажутся недостаточно основательными для того, чтобы заложить фундамент воистину нового мира. Но если она будет долгой и кровавой, то порожденные ею ненависть и жажда мщения станут смертельной угрозой для всех благих намерений. И, пожалуй, нужно или следует считать вторую опасность более серьезной. Все то понимание вещей и те намерения, которые заключены в первом тезисе, находились в процессе формирования до войны и получили новый сильный импульс, когда она разразилась. Они почти идентичны решению бороться за изменения, и у них больше шансов сохраниться к концу ограниченной хоть сколько-нибудь приемлемыми временными рамками военной операции, чем в условиях морального и физического опустошения, которое принесла бы затяжная и жестокая война.

Я попытался обрисовать одну из двух перспектив будущего: она состоит в объединении европейских государств в commonwealth, которое представляло бы новый и творческий синтез свободы и обоюдной ответственности, культуры национального характера и социального равенства — союз, ради которого все государства должны поступиться безоговорочностью «права на самоопределение» и взамен наслаждаться преимуществами счастья, спокойного труда, сбалансированного благосостояния, которые может предложить только община, сообщество.

Иная цель, которую, как я уже сказал, могла бы достигнуть война, также не лишена своего рода смелости и великолепия; по этим критериям она даже превосходит ту мирную концепцию — если, конечно, придерживаться мировоззрения, согласно которому великолепие заключается в мрачном человеконенавистничестве и презрении. Такое представление о будущем не имеет ничего общего с человеческим желанием найти баланс между свободой и равенством, индивидуальными и социальными ценностями. Cкорее, оно связано с безусловной и постоянно озлобленной верой в необходимость господства и рабства. Согласно этому, происходит, находится в процессе становления разделение мира на несколько больших жизненных пространств, которые должны быть «автаркийными», то есть иметь в национальной собственности все важные для экономики сырьевые ресурсы. Эти пространства должны быть созданы силой, легитимность которой заключена в естественных притязаниях создающих их для себя титульных народов. Созданы через подчинение и поглощение окружающих маленьких и более слабых в военном отношении наций, незначительность численности которых лишает их всяких притязаний на свободу и собственную национальную жизнь и которые, коль скоро они сопротивляются властному поглощению великой империей, виновны в преступном посягательстве на величие числа. При этом важную роль играет идея расы. «Великий», а именно многочисленный народ обладает при этом свойствами благородной расы, меж тем как малые не столь значимы и рождены для рабства. Их подчинение и поглощение означает, что они приня-ты в великое сообщество титульной нации лишь постольку, поскольку они добавлены к ее числу, которое тем самым становится еще более величественным; в остальном же они переходят в статус выхолощенных и ограбленных илотов, которые должны платить дань господствующей расе и целовать ступивший на их землю господский сапог. То, что сама эта господствующая раса состоит лишь из бесправных рабов, которыми их правители, изобретатели всего этого порядка, управляют по принципам глубочайшего презрения к человеку, с помощью террора и оглупляющей пропаганды, будет слабым утешением для тех, кто оказался в рабстве у рабов.

Конечно, некоторой безысходности у такой системы не отнимешь. Она не таит в себе никакой надежды: невольно постесняешься произносить в связи с нею это жалкое и беспомощное словцо. Ее суть в мрачной угрозе, безжалостной и куражащейся жестокости, свирепом и кровавом угнетении, непрестанном военном напряжении — это условия ее существования, без которых она не смогла бы держаться, и всякое, даже осторожно выраженное желание мира, обращение к его ценностям, то есть к свободе, наслаждению культурой и ясной радостью жизни, к чистому, возвышающемуся над сферами власти и политики мышлению должно представляться ему страшным предательством. И разве может быть иначе? Подчиненные малые народы, у которых всегда будет сохраняться желание стряхнуть с себя ярмо, будут всеми средствами запугивания удерживаться в ежовых рукавицах; то же самое будет и с «расой господ», к которой почти столь же мало доверия. Во внешнеполитическом отношении война также останется вынужденной длительной стратегией: об этом ясно говорит уже само требование «автаркии», условие иметь в своем распоряжении все сырье, не завися ни от каких внешних поставок, что включает в себя дальнейшее условие контроля над всеми стратегическими пунктами, необходимыми для безопасности имперского жизненного пространства, т. е. для способности империи к агрессии — что было бы совершенно ни к чему в состоянии мира. Последний не имеет права наступить, этого не позволяет наше героически стискивающее зубы мировоззрение. Империй, владеющих большими пространствами, все еще несколько. Мир разделен, но, разумеется, не окончательно. И среди колонизированных титульных народов один должен быть сверхтитульным, предназначенным самой своей расой колонизировать все остальные, эсхатологическое же финальное состояние будет заключаться в тотальной колонизации ею всего мира; вероятно, Господу угодно, он должен этого желать,