вырожденческим мировоззрением, не способные более ни на какие исторические деяния. Но кто же в течение шести лет или дольше готовился к войне? И кто сделал в этом отношении так мало, что даже и без нечистой совести Версаля был вынужден постоянно идти на уступки, закрывать на все глаза и пускать на самотек, к отчаянию лучших людей во всем мире — в том числе и в Германии? Кто хвалится и сегодня, успокаивая свой народ, своим преимуществом во всесторонней подготовке? В какой стране празднуют войну, смеются над миром, мучают и убивают пацифистов и социалистов? В Англии? Во Франции? Три года назад в одном письме[13], которое, насколько я знаю, стало известно многим немцам, я говорил: «Смысл и цель национал-социалистского государства может заключаться только в одном: беспощадно сдерживая, подавляя, искореняя всякое альтернативное мнение, оказывающееся у него на пути, подготовить немецкий народ к предстоящей войне; сделать из него беспредельно покорный, лишенный и тени критической мысли, слепой и фанатически невежественный инструмент войны. Иного смысла и цели, иного оправдания эта система иметь не может; она без колебаний взяла на себя право принести в жертву свободу, право, человеческое счастье, совершать бесчисленные преступления, тайные и явные, и все это во имя идеи воспитать народ для войны. Как только отпала бы идея войны как самоцель, система оказалась бы попросту живодерней для человечества — оказалась бы совершенно бессмысленной и ненужной».

Это была правда, и заключалась она в том, что этот режим принципиально по своей природе был неспособен встроиться в мирную европейскую систему. Лишь для того, чтобы существовать, продолжать свою экономическую политику и жить в соответствии со своей «философией», словом, оставаться у власти — а этим-то его желания и ограничивались, — ему требовалась атмосфера полувойны, постоянного напряжения, яростной враждебности к миру, беспредельного авантюризма, и не существовало такой цены, за которую у него можно было бы купить мир. Даже назвать такую цену ему было не дано, ибо, как бы ни отреагировала на нее другая сторона — приятие такой цены было бы идеологическим и физическим самоубийством режима, которому в по-настоящему умиротворенной Европе просто было бы нечем дышать. Равноправное членство Германии в семье народов, которые наконец в покое и безопасности могли бы служить великим задачам мирного устройства, совершенно невозможно, покуда Гитлер находится у власти.

Но именно в этом демократии не хотели себе признаться. Правде не хотели смотреть в лицо, надо было ее отрицать, повторять credo quia absurdum[14] и действовать так, как будто режим можно было перетянуть на свою сторону, умиротворить, «нормализировать» уступками. В конце концов, он был не лишен привлекательных черт. Страна, в которой отменили право на забастовки, обладает (что бы там еще ни происходило, пускай бы даже что-то подозрительно близкое к войне) особыми чарами для капиталистических демократий, постоянно имеющих дело с труднейшими социальными проблемами. В конце концов, разве Гитлер не был «оплотом в борьбе с большевизмом»?

Мы не скажем ничего особенно достохвального, а скажем всего лишь правду, если констатируем, что нации никогда не решались участвовать в войне с такой неохотой, как ныне — Англия и Франция. После ужасного предательства, к которому их принудили в Мюнхене, они готовились к войне, после вторжения в Польшу они ее объявили, вернее, втянулись в нее. У них был выбор между полным отречением от исторической роли, всеобъемлющей капитуляцией, потерей того, что называют честью и свободой и что является правом и возможностью жить в согласии со своими убеждениями — и войной. Иного выбора у них не было. Возможно, их вина заключается в том, что дело дошло до этого, что они слишком долго не решались осознать катастрофический характер нацистского режима. Но, конечно же, не эту вину подразумевают покорители Вены, Праги и Варшавы, когда делают западные державы ответственными за то, что теперь идет война. Нет, Германия собиралась твердой миротворящей рукой построить новый, лучший, более справедливый мировой порядок, а прогнивший Запад, не желающий, чтобы Германия это делала, чтобы она вообще жила, разлегшийся на своих богатствах, как Фафнир на кладе, и ревниво сопротивляющийся любому более справедливому порядку, просто ради сохранения своего состояния, из-за своей недостаточной социалистичности и ради того, чтобы угодить в спицы катящегося колеса истории, развязал эту войну. В частности, Англия сделала это — да покарает ее Господь! Франция, «от которой нам ничего не нужно», должно быть, охотно скончалась бы своей смертью и в этом случае оказала бы истории неоценимую услугу; но Англия, хотя и прогнившая в не меньшей степени, сохранила достаточно витального коварства, чтобы втянуть Францию в свою фривольную войну против творящей новый порядок Германии. Господь накажет Англию.

Одна из самых странных ошибок, свойственных немецкому видению нынешней ситуации, заключается в неравномерном распределении немецкой ненависти между Англией и Францией, в котором Франция отходит на второй план, и постоянных заверениях, что с нею никакой войны не ведут и вести не собираются. Многое в событиях прошлого должно было бы удерживать немцев от того, чтобы видеть во Франции противника безобидного, а Англии приписывать намерение сжить их со света и лишить места под солнцем. Было время, после 1918 года, когда британский посланник в Берлине назывался «лордом-протектором». И в том, что исчезли все препятствия на пути возвращения Саара в состав Рейха, что Франция не шелохнулась, когда Гитлер снова занял Рейнскую область и принялся возводить в ней укрепления, бывшие в сущности подготовкой ко всем его деяниям на Востоке — во всем этом наверняка не обошлось без участия Англии. Восстановление Германии после падения кайзеровского Рейха происходило под патронажем Англии; Франция по более чем понятным причинам наблюдала за этим безо всякого удовольствия, ее приходилось уговаривать, чтобы она не мешала этому процессу; а поскольку восстановление пошло не в том направлении, весьма спорным остается вопрос, действительно ли Англия оказала своим покровительством услугу миру и Германии. Ну а если и в этой войне Германия потерпит поражение, что ведь совсем не исключено, ей при заключении мира еще острее понадобится британская трезвость и флегма как противовес тигриной ярости континентального соседа, для которого в вынужденном решении il faut en finir заключены гораздо более радикальные и отчаянные акценты, чем для более хладнокровных островитян. В таком случае именно Франция, та самая пацифистская Франция, если бы дело зависело от нее одной, превратила бы Германию в руины, чтобы наконец избавиться от нее. И потому нет более бесполезной спекуляции, чем идея заставить Францию дистанцироваться от Англии и отговорить Францию от участия