просто выжить, чтобы не отчаяться нравственно в самом себе, ему приходилось всеми силами вытеснять из своего сознания то, что даже и в вытеснении постоянно отягощало его совесть: все злодеяния, человеческие беды, все бесчестие, коррупцию и самоубийства, которые проистекали из отвратительно похотливой автократии этой клики, и которыми она бесчестила имя Германии. Государственная расправа над мальчишками из рабочего класса за их участие в печально известных уличных боях, — то есть над молодыми людьми, приверженными тому самому социальному и экономическому учению, с которым ныне национал-социализм с полным бесстыдством заключил союз — все это, выходит, было правильно с точки зрения немецкого народа? Пыточные подвалы гестапо, концентрационные лагеря, тихие оазисы бескрайней жестокости, где оголтелые убийцы вправе подвергать своих жертв всем пыткам и бесчинствам, какие только может придумать дегенеративное воображение, — несомненно, немецкие сердца бились сильней при мысли об этом. Они прямо-таки выпрыгивали из грудей… но нет, не будем подтрунивать над немецким народом — ведь его сердце наверняка сжалось от стыда и отвращения при виде того «решения», которое самодержавно правящая клика вынесла касательно еврейского вопроса; при виде вопиющего бесправия и откровенного унижения этих сограждан; при виде погромов, которые под смехотворным предлогом учинили развратители народа, сделав анархию зримой воочию, вынеся ее на усеянные битым стеклом улицы и окутав немецкие города дымом горящих синагог.

Возможно ли, чтобы хоть один здравомыслящий немец, видевший это, хоть на час поверил, будто это правительство «хотело мира», что война была навязана ему и народу злокозненными врагами? Какой смысл закрывать глаза на правду, которая пробивается даже сквозь сомкнутые веки: что в таких делах и картинах, во всем — всем без исключения, что происходило в Германии после прихода к власти этих ничтожеств, уже содержалась война?

Отобрать у народа свободу, вышибить из него дубинками всякую мысль о ней, на месте права посеять страх — но в качестве компенсации внушить чувство расового превосходства по отношению к меньшинству, которое вдобавок помечают позорным пятном на груди, с которым исполняют особые танцы унижения — ловкий трюк! Думаю, немцам не хватает аристократического самоощущения. Если у евреев с этим обстоит плохо, то у немцев немногим лучше. Они своими глазами наблюдали повседневное человеческое разложение, порождаемое ужасом, бледный страх за жизнь и хлеб, ломку характеров, которые могли бы пройти через жизнь достойно во времена, дававшие физическую возможность для человеческого достоинства; раскрепощение всех дурных инстинктов, подхалимство, лесть, циничный прагматизм в восприятии действительности, доносы, отравление атмосферы семейной жизни, предательство дезориентированных и растерянных детей своими родителями. Они сполна вкусили полнейшую человеческую разруху, которую имеет своим следствием диктатура (и какая!.. диктатура настоящего сброда!), обезображение духа народа, которому по природе дорога чистоплотность — и в качестве единственного утешения за столь плачевный опыт им было брошено одно: они «арийцы».

Но нет, слышим мы, утешения были куда как большими и значимыми. Все было вовсе не такой уж большой ценой за то, что еще дали немецкие правители своему народу — возвратили после долгих лет лишения: его национальную честь, его власть и уважение к нему среди народов мира. Они пьяняще высоко раздули притухшее было пламя национального самолюбия, заставили исчезнуть в счастье народного единения партийные распри и классовую борьбу; они разорвали позорный Версальский договор, выковали для Германии могучее оружие, в результате чего, как по волшебству, разрешилась проблема безработицы, от которой изнемогала Республика; они добыли свободу вооружений для Рейнской области, возвели «линию Зигфрида», заняли Австрию, подняли флаг со свастикой над Градчанами, разбили Польшу и половину ее присоединили к Рейху. Немецкое сердце, чего тебе еще нужно? Неужели кое-какие индивидуальные невзгоды и потери, всеобщее ущемление старомодных либеральных благ вроде свободы и права — чересчур высокая цена за все это величие?

Было бы это еще полной ценой! Но нет, немецкому народу придется платить и дальше. Страх, ненависть, возбужденные им в соответствии с тупым и разрушительным принципом oderint, dum metuant[11], понуждение всех физически и психически готовиться к войне в то время, когда все понимают, что миру нужен только мир, что лишь в состоянии мира возможно разрешить великие задачи эпохи; непрекращающаяся обеспокоенность Европы, с двумя полными мобилизациями в год и всеми сопутствующими ей нарушениями семейной жизни, срывом деловых планов, «затемнением» и сидением по подвалам; эта вновь и вновь разносящаяся тревога, которая, благодаря организованному одичанию главного народа в самом его сердце, распространялась по континенту, отравляя жизнь людей, делая ее невыносимой для них и поселяя даже в самой незлобивой душе отчаянную решимость «Il faut en finir» — «Этому нужно положить конец», — все это входит в цену, которую придется заплатить теперь Германии.

Потому что теперь идет война, из года в год становившаяся неизбежной — настоящая, безоговорочная, — и это уже не бесцеремонное разгуливание маршем по пределам беспомощных соседей, а борьба не на жизнь, а на смерть с противниками, чья моральная позиция подкреплена огромными ресурсами. Расплата только начинается. Все культурные запреты и ограничения, все лишения материальных жизненных благ, которые бессовестная экономика войны, высасывающая из нации всякую субстанцию, наложила на нее с самого начала, будут десятикратно умножены в условиях блокады, страшного напряжения войны на истощение. Немецкий народ выносит и будет выносить ее — его противники могут быть уверены, что выносить блокаду он будет очень долго. Он будет переносить лишения, истекать кровью и терпеть год за годом, потому что истеричный проходимец, видите ли, возвратил Германии честь, а народ с заново обретенной честью позволяет обращаться с собой и обращается с Европой так, как это делает Германия — так и никак иначе.

Кто бы вразумил немецкий народ, что он никогда не терял своей чести? Что это ему просто внушили мерзавцы, чтоб он бросился им в объятия и превратился в бешеного преступника из-за потерянной чести? Теряет ли народ свою честь вследствие поражения в войне — если учесть, что победоносными войнами он вообще-то построил свою империю? Может быть, именно в этом случае поражение больше способствует укреплению чести, чем ее унижению, — если, конечно, верно, что честь зиждется не только на страхе и ужасе, но что требуется еще и немного любви и гражданского доверия со стороны окружающих, чтобы жить с честью? Это правда, серия победоносных войн создала Германию: из прусско-датской, прусско-австрийской, немецко-французской войн родилась империя Бисмарка. Это была империя с железной миной, империя войн и побед, и поражение могло бы дезориентирующе подействовать на «мировоззрение», неизбежно связанное с такой предысторией. Объективно, однако, оно было призвано лишь примирить с этой предысторией, смягчить чересчур пугающе-железные черты