не отвечал. Она обошла пруд, звала снова, бранила русалку – но вода молчала. Лишь половина луны отражалась на её зеркале.

Женщина не ушла от воды. Она бродила по берегу, не зная покоя, то замирая, то пронзительно крича, то тихо всхлипывая. Наконец, силы её иссякли, и она упала на землю и погрузилась в глубокий сон. Ей приснилось, будто она с трудом карабкается между валунами, цепляясь за шипы и колючие лианы, под дождём и ветром, что рвёт её волосы. Когда она добралась до вершины, открылся перед ней совсем иной пейзаж: синее небо, мягкий воздух, цветущий луг и чистая избушка. Она вошла в дом, где седая старуха дружелюбно ей улыбнулась.

Проснувшись, женщина решила исполнить то, что подсказал сон. Всё оказалось точно как во сне: гора, луг, дом. Старуха приветливо приняла её, усадила и сказала:

– Видно, ты пережила беду, раз пришла в мою одинокую хижину.

Женщина заплакала и рассказала всё. – Утешься, – сказала старуха. – Я помогу. Вот тебе золотой гребень. Жди, когда взойдёт полная луна, и иди к пруду. Расчеши у воды свои длинные чёрные волосы этим гребнем. Когда закончишь, оставь гребень на берегу – и смотри, что будет.

Женщина вернулась. До полнолуния время тянулось мучительно. Наконец, луна взошла, и она пошла к пруду, села и начала расчёсывать волосы. Закончив, положила гребень на берег. Из глубины поднялась волна, накатила, подхватила гребень и унесла. В ту же минуту вода разошлась – и из неё поднялась голова охотника. Он не говорил, только смотрел на жену с печалью. Вторая волна вскоре накрыла его снова, и всё исчезло. Только отражение луны снова смотрело на неё с безмолвной глади воды.

Безутешная, она снова пошла к старухе. Та вручила ей золотую флейту:

– Жди полнолуния. Сыграй на флейте у воды красивую, грустную мелодию. Затем положи флейту на песок – и жди.

Наступила ночь. Она исполнила всё, как велено. Флейта исчезла в волне. На этот раз из воды поднялся охотник по пояс. Он раскрыл объятия – но вторая волна снова утащила его вниз.

– Что толку, – сказала женщина, – если я вижу его только на мгновение, чтобы снова потерять?

Но в третий раз ей снова приснился путь к избушке. Старуха дала ей золотое прялку и сказала:

– Осталось последнее. В полнолуние сядь у воды, напряги прялку до конца и поставь её у берега. Смотри, что будет.

Ночью, при луне, она пряла до конца и поставила колесо. Из глубины вырвалась волна и утащила прялку. В тот же миг из воды вырвался весь охотник, схватил жену за руку – и они бросились бежать.

Но пруд ожил. С диким ревом он хлынул на землю. Смерть уже дышала им в спину. Тогда женщина в отчаянии взмолилась старухе о помощи – и тут же оба превратились: она – в жабу, он – в лягушку. Волна настигла их, но не убила. Она унесла их врозь, далеко-далеко.

Когда воды ушли, они вновь стали людьми. Но оказались далеко друг от друга, среди чужих. Их разделяли горы и долины. Оба начали пасти овец. Так они и жили – годами, полные тоски и одиночества.

Однажды, весной, оба вывели свои стада – и случай свёл их. Он увидел стадо на склоне, подошёл – и они встретились в долине. Они не узнали друг друга, но обрадовались, что больше не одиноки. С тех пор они всегда гнали стада вместе. Молчали, но чувствовали облегчение.

Однажды вечером, когда на небе стояла полная луна, пастух достал флейту и сыграл печальную, красивую мелодию. Когда он закончил, он заметил, что пастушка горько плачет.

– Почему ты плачешь?

– Ах, – сказала она, – такая же полная луна стояла в небе, когда я последний раз играла эту мелодию на флейте, и из воды поднялась голова моего любимого.

Он посмотрел на неё – и будто пелена упала с глаз. Он узнал свою жену. Она посмотрела на него – и тоже узнала. Они обнялись, поцеловались – и нет нужды говорить, как счастливы они были.

Примечание

Перед нами не бытовая история, а настоящий фольклорный миф, в котором нет злодеев и добрых фей, нет справедливого воздаяния – только неумолимые силы природы, магические законы обмена и медленное, выстраданное возвращение из подводного мира.

Русалка здесь не "русалочка" и не водяная женщина в романтическом смысле, а олицетворение коллективного страха перед водной стихией, старое божество жертвы, сохранившееся в европейском фольклоре в ослабленной форме. Мотив сделки мельника с водяной – одна из вариаций древнего жертвоприношения, восходящего к аграрным культам: человек отдаёт духу реки первенца в обмен на урожай и благополучие. Гриммы не адаптируют это, не смягчают – сделка заключена, и отдать придётся.

Вода здесь – не просто фон, а активный мифологический субъект: она уносит, скрывает, не возвращает. Пруд у мельницы – пограничная зона между мирами. Именно он даёт богатство, но требует плату, и забирает своё в тот момент, когда жертва уже почти забыла о договоре. Это важный элемент – время у воды иное, и долг не сгорает даже через годы.

В отличие от многих других сказок, где смерть одного из героев – финал или средство морального урока, здесь сам акт унесения мужчины в воду – это ритуальное исчезновение, возвращение в утробу первородной стихии. Его жена не просто страдает – она проходит три фазы обряда возвращения: три ночи, три полнолуния, три дара, три попытки частичного освобождения. Это строгая мифологическая структура, восходящая к архетипу нисхождения и возвращения души. Женщина действует как проводник между мирами, а её инструменты – гребень, флейта, прялка – это предметы женского ремесла, трансформированные в архаические артефакты власти над границей жизни и смерти.

Каждый её дар погружает и возвращает мужа лишь частично: сначала – голова, затем – верх тела, затем – полностью. Это не милость русалки, а точная система ритуала, в котором нарушенные законы должны быть выкуплены действием, не словами.

Финал сказки не облегчает напряжения, а доводит его до предела: побег из водного мира сопровождается тотальным наводнением, Стихия мстит, хлещет в мир живых, сметая границы. Только превращение – в жабу и лягушку – позволяет героям выжить, но за эту жизнь они платят разлукой длиною в годы, нищетой, скитанием и безымянным бытием.

И только случай, при полной луне, с помощью той же самой флейты, приводит к узнаванию. Момент узнавания здесь – не «счастливый конец», а трагический момент возмещения, где любовь – это не