«Компания эта так и разошлась бы, – писал Шварц, – но в ядре ее подобралось несколько людей, по-настоящему любящих, нет, влюбленных в театр. В 17 году поставили они “Незнакомку” Блока. В 18-м – уже при нашем участии – “Вечер сценических опытов”. Мы – это краснодарская компания, переехавшая в Ростов учиться: Тоня, Лида Фельдман, я. Ставил все спектакли Павлик Вейсбрем, которому только что исполнилось 19 лет. Во второй спектакль, в “Вечер сценических опытов”, входили “Пир во время чумы”, отрывок из “Маскарада” и отрывок из какой-то пьесы Уайльда, не вошедшей в собрание его сочинений, совсем не помню какой. Вроде мистерии. Вейсбрем говорил вступительное слово, переполненный зал слушал внимательно. Он говорил о счастье действовать и объединять людей. Вот по нашей воле сошлись тут люди, забыли о своих интересах, подчинились искусству. Второй спектакль еще более объединил компанию. Это уже был кружок. Но и кружок этот, вероятно, распался бы, не сойдись так исторические события. Наиболее определившиеся из молодежи и раньше держались крепко за это дело.

Самым любопытным из всех них был Павлик Боратынский, о котором Вейсбрем говорил, что он «человек трагический”. Он, как все герои своего времени, был временем порожден и нарушал его законы как хотел. Впрочем, время как раз поощряло к этому роду нигилизма. Он необыкновенно спокойно, весело и бескорыстно лгал, чем восхищал и ужасал меня. Красивый, стройный, спокойный, почти мальчик, с женщинами он был безжалостен, за что они и не слишком обижались… Актер он был не просто плохой, а ужасный. Вейсбрем совершил с ним чудо – он очень сильно сыграл Вальсингама в “Пире во время чумы”, но и только. И, несмотря на это (или именно поэтому), он страстно любил театр. Еще до того, как Театральная мастерская стала государственным театром, он совершил преступление. Не было денег на декорации и на оплату зала. И Павлик украл шубу у богатого клиента, пришедшего к его отцу, адвокату. И театр был спасен. Боратынский был решителен, насмешлив, умен. Восхищался Андреем Белым – “Серебряный голубь” и “Петербург” были его любимыми книгами. Но вместе с тем был и хорошим организатором, и это ему во многом были мы обязаны тем, что театр не распался, пока обстоятельства не объединили нас крепче, чем было до сих пор. Жизнь не то что изменилась или усложнилась, а начисто заменилась. И в этой новой жизни нам нашлось вдруг место и как раз потому, что существовал театр».

О постановке Вейсбремом блоковской «Незнакомки» сохранилось письмо заведующего постановочной частью театра, администратора и исполнителя роли Хозяина дома в этом спектакле Александра Ранова, в котором он пишет, что «спектакль шел в реалистических тонах, но был окрашен чисто блоковской романтикой, которую Павел Вейсбрем воплощал удивительно правдиво. Моментами спектакль вызывал даже чувство ирреального, но оно только усиливало образ, настроение». По воспоминаниям Шварца, Вейсбрем работал с утра до вечера. Помимо актеров, он собрал вокруг театра серьезные художественные силы: композитор Гнесин[35] читал лекции по музыке стиха, спектакли оформляли художники Сарьян[36] и Федоров[37]. Всеволод Мейерхольд, иногда приезжавший в Ростов к родному брату и друживший с Гнесиным, бывал на репетициях в «Театральной мастерской» и даже провел в ней несколько занятий по актерскому мастерству.

«Театральная мастерская» проводила и литературные вечера – например, чтение избранного поэта и беседы о его произведениях. На первом литературном вечере, который был организован в ноябре 1918 года, читали стихи и поэмы Александра Блока. В дальнейшем предполагались вечера Пушкина, Тютчева, Бунина. В 1919 году в мастерской состоялось представление лирических драм М. Метерлинка «Смерть Тентажиля» и «Семь принцесс», в которых участвовали кузены Шварц. Как указывает в своих воспоминаниях Илья Березарк, к этому времени оба Шварца оставили ростовский провинциальный университет с преподавателями не очень высокой квалификации (это был эвакуированный в Ростов в годы войны русский Варшавский университет), который не слишком их привлекал, и полностью переключились на работу в театре. Помимо актерской игры, Шварц стал также членом художественного совета театра.

«Артист Женька оказался первоклассный, очень серьезный, с целым рядом гениальных находок, – вспоминает Наталья Григорьева. – В зале Вейсбремом устраивались художественные чтения, и Тоня Шварц впервые познакомил нас с Буниным. Он великолепно читал “Наелась девочка дурману”, куски из “Господина из Сан-Франциско”. Но успехи Тони меркли перед Женькиными знаменитыми выступлениями “Суд присяжных”, в которых Женька, великолепно подражая лаю, изображал речь прокурора, защитника, подсудимого и т. д. В клубы, где выступал Женька с такими номерами, нельзя было пробиться. И он таким образом подрабатывал неплохо. Впоследствии он очень любил вспоминать “грехи молодости” и ни разу не повторил перед нами этих номеров».

* * *

В 1919 году Шварц сделал предложение актрисе «Театральной мастерской» Гаянэ Халайджиевой. Вот как рассказывает об этом Николай Чуковский: «Первая жена его была актриса, ростовская армянка Гаянэ Халайджиева, по сцене Холодова, в просторечье – Ганя, маленькая черненькая женщина, шумная, экспансивная, очень славная. Она долго противилась ухаживаниям Шварца, долго не соглашалась выйти за него. Однажды, в конце ноября, поздно вечером, шли они в Ростове по берегу Дона, и он уверял ее, что по первому слову выполнит любое ее желание.

– А если я скажу: прыгни в Дон? – спросила она.

Он немедленно перескочил через парапет и прыгнул с набережной в Дон, как был – в пальто, в шапке, в калошах. Она подняла крик, и его вытащили. Этот прыжок убедил ее – она вышла за него замуж».

Впрочем, Гаянэ Николаевна отрицала подлинность этого эпизода, что говорит о любви Евгения Львовича к сочинительству в том числе и эпизодов собственной биографии.

Не вызывает, однако, сомнения, что за своей будущей женой Шварц ухаживал как истинный романтик и литератор. «Помню, через несколько дней после нашего знакомства Женя навестил меня дома, в Нахичевани подле Ростова, – рассказывала Гаянэ Халайджиева. – Я была больна и горевала, что не поправлюсь к премьере “Пира”. А Шварц уселся на подоконник и тихонько стал рассказывать мне про какие-то подушкины ноги. Это был услышанный мной от Шварца, нигде не записанный, устный рассказ.

У мальчика лет в шесть-семь умерла любимая мать. Остался он с отцом, доброй бабушкой и злой мачехой. Но отец уходил на работу, бабушка куда-то уехала, и он, днем обиженный мачехой, шептал по вечерам про свои обиды небольшой подушке, наволочку которой вышивала его мать. Мальчику казалось, что подушка умеет слушать и понимать его, и, главное, утешать, обнадеживать, что вот вырастет он умным, здоровым, добрым и что скоро приедет бабушка…. И он засыпал успокоенный и счастливый. Но как-то раз, в сердцах, мачеха отняла у мальчика подушку и вышвырнула в окно. А