на голову выше, чем у моей славной, но слишком болтливой, компаньонки. Говорят некоторые из них не меньше быка и намного, намного сильнее. В гарманде их называют горными королями, в Ислеве оргами, и свинотаврами а на родине моей подруги гренделями.

— Грендели. Кентавры со свиным телом. Трехрукие великаны. — Понятливо кивнул Алдия. — На бледном лице юноши расцвела загадочная улыбка. Я тебя правильно понял?

— Три руки, это редкость, как и две головы, но некоторые называют их и так, господин маг. — Снова склонился в вихляющемся поклоне Ллейдер. — На губах стрелка зазмеилась кривоватая ухмылка. Как по мне, главное не подпускать этих тварей близко. Болт в башку и все.

— А если нет арбалета? — Вновь подал голос судя по лицу с трудом сдерживающий смех рыжеусый.

— Молись своим богам, чтобы они сделали твои ноги быстрыми. — С обиженным видом буркнула Сив и отойдя от костра села на землю скрестив ноги. — Грендель ударом кулака всадника вместе с лошадью валят. И железный шлем в лепешку плющит. Никакая броня не спасет.

— Брехня. Отмахнулся усач. Не верю я во всех этих фей и единорогов. Их тысячу лет назад всех перебили.

— Дело ваше, доблестный господин. — Хитро прищурившись Ллейдер огладил ложе висящего на плече арбалета, и снова поклонился Августу. — Но как по мне, самое главное в приграничье, не снимать кольчуги даже ночью. Хоть смешанные, хоть пикты просто обожают устраивать засады. Пару залпов из луков по спящему лагерю, прекрасная шутка.

— Верно говоришь. — Буркнул Гаррис и покосился в сторону устало отвалившегося на спинку своего сиденья Августа.

Перехватив взгляд начальника своей гвардии барон чуть заметно покачал головой.

— Спасибо Ллейдер. И тебя тоже, Сив. Это было… познавательно. — Лицо молодого человека буквально излучало раздражение и презрение. — Мне остается только надеяться, что ваши клинки острее ваших языков.

Дружинники дружно захохотали. Пару кантонцев подхватило смех. Алдия чуть заметно дернул щекой и недовольно цокнув языком уставился на догорающий костер немигающим взглядом. Всем своим видом изображающий восхищение шуткой господина Ллейдер согнулся в подобострастном поклоне. Угадать эмоции дикарки было решительно невозможно. Наклонившись вперед северянка не мигая глядела в костер. На дне ярко-голубых будто предгорозовое небо глаз вспыхивали багряные всполохи.

* * *

— Сив, нет!

Острый край тяжелого, покрытого рунами, топора с треском врезается в лед. Плечо сводит от острой боли, в спине что-то хрустит и щелкает. В нижней части живота, там, где из плоти торчит потемневшее от крови, обломанное древко стрелы, будто разгорается костер. Но удар все равно выходит хорошим. По скользкой, почти лишенной снега поверхности под ногами расползаются глубокие трещины.

Дзанг! Земля шатается, от поглотившего, сузившийся, до места там, где болит, мир, огня и под ноги девочки падают частые капли, парящего на морозе, застывающего на льду празднично яркими пятнами, багрянца. Руки вновь сжимаются на скользкой от крови рукояти. Еще утром казавшийся легким как пушинка топор — подарок, добродушно пошутившего, что ей следовало бы родится мальчиком, отца, кажется сейчас неподъемным. Сжатые зубы скрипят и крошатся, на губах надуваются кровавые пузыри.

— Сив, стой!

Удар выходит что надо. Трещины во льду увеличиваются и расходятся на добрые пол десятка шагов вокруг. Предательская поверхность под ногами начинает скрипеть и трещать при каждом движении.

Дзанг! Дзанг! Дзанг! Дзанг! Ребра будто обливают горячей смолой. В глазах плывет. Голова сама собой опускается вниз и теперь она видит вошедшую ей в грудь по самое оперенье стрелу. Это пятая? Нет… шестая..

Мир снова качается, словно попавшая в бурю лодка. Сив слышит смех. Звук кажется, чужим, далеким, неприятными. Так мог бы смеяться почуявший добычу дикий зверь-перевертыш. Мироздание пляшет, кружится и трясется все сильней, треск под ногами становится все громче и ей требуется некоторое время, чтобы понять, что смеется она сама. Поле зрения сужается, превращается в кроваво черный, пульсирующий тоннель, и нашедшей в себе силы разогнуться девочке-подростку приходится повернуться, чтобы их увидеть. Да. Как она и предполагала. Последний залп лучников почти не проредил ее «воинство». Только бедняжка Агнес-швея, скулит и, пятная лед алым, пытается выдернуть засевшую в ляжке стрелу. Значит, целятся только в нее. Остальных хотят взять живыми. Это хорошо. Значит, она все же успеет прихватить их с собой. Должна успеть. Бог-зверь ее не оставят. Прошло всего несколько дней с того момента как она принесла ему в жертву более дюжины воинов. О да. Несуразная, тощая девчонка-подросток смогла отправить на суд богов, больше напавших, чем весь остальной род. Предки будут ей гордиться. Жаль, что некому будет сложить вису про этот бой. Очень жаль. Остается только надеяться, что высокие сейчас на нее смотрят. Интересно за ней придут валькирии? Или она сама должна будет пройти по лезвию[17]? И какие они — эти валькирии? Впрочем, скоро она это узнает… Наверняка.

Сказать по правде она поняла, что это конец еще вчера. Когда на перевале упал и не поднялся последний из взрослых мужчин. Не взятый в торговый поход на юг, оставленный присматривать за хозяйством, потому что на днях провалился в ручей и начал сильно кашлять, Гуннар был могучим воином. Он не сломался, даже когда секира одного из нападавших лишила его руки до локтя. Именно он поджег длинный дом и сделал так, что они смогли сбежать. Именно он несколько дней, безропотно взваливая на себе самые тяжелые грузы и помогая остальным, не выказывая ни слабости, ни страданий, носил засевший в мощном загривке наконечник стрелы. Шел наравне со всеми, даже когда раны и ожоги воспалившись, стали пахнуть мертвечиной. Но вчера на перевале их застигла буря, ударил мороз, и Гуннар упал. А когда она склонилась над ним, его душа уже оставила стремительно остывающее тело. Хорошая смерть. Что сделали с теми, кто не успел сбежать, думать не хотелось. Совсем.

Они пришли под утро. Шесть десятков угрюмых, крепких мужчин в броне и с оружием. Островитяне. Бороды заплетенные в косы. Богатая одежда. Синяя имперская сталь. Сказали, что шли на юг, наниматься к южанам в хирд, но на перевале сошла лавина и они просят принять их как гостей, переждать несколько дней, пока снег не слежится и путь через горы снова не откроется. Перевязали мечи[18], по закону гостеприимства выпили из обшей чаши смешанного с козьим молоком пива. Они были чужаками, островитянами, но не носили цвета враждебных родов и потому никто не заподозрил худого. Зима это время торговли и гостеприимства, а не войны. Никто и думать не мог о том, что чужаки принесли с собой не мир а меч. Пока не стало слишком