поддельные джинсы или сигареты, а решавший людям проблемы с машинами через свой талант и глубокие инженерные знания.

Фото его у меня не сохранилось. Худощавый и аккуратный, как немец, всегда в чистом халате, глубоко интеллигентный и спокойный, он знал о моторах всё. Слыл лучшим дефектовщиком и специалистом по механической обработке, на память помнил установочные размеры и допуски для популярных и не очень двигателей. Его знали и уважали на всех заводах города все – от директоров до расточников. Он мог часами рассказывать о поршнях, вкладышах и кольцах, приводил на каждый случай клиента два-три интересных примера из своей практики, рассказывал тонкости и хитрости – одним словом, знал своё дело от и до.

Вот в его-то небольшую мастерскую, арендованную сначала в Серпуховском ВНИИ «Мотопром» (было такое легендарное учреждение), а затем в здании городского Общества слепых, и свозили автомобили и двигатели со всего города.

Зачастую рядом с двигателем от пенсионерского «Москвича-412» лежал блок-другой от сто тридцатого ЗИЛа или двадцать первой «Волги», а двигатель от какой-нибудь «буханки» соседствовал с ГБЦ «Опеля» или «Мазды».

Похожий расклад был и в тот день. С поднятым капотом и снятой головкой в полутёмном боксе стояла «Ауди», а по соседству с ней – мотор от ГАЗ-69 моего отца.

Будучи человеком практичным, отец не зарился на яркие и престижные иномарки, а через те же армейские связи обзавёлся легендарным «бобиком» 1979 года выпуска, намного более полезным для будущего военного пенсионера.

Пользуясь случаем, личным обаянием и неизменным алкоголем, отец запасал в промышленных объёмах запчасти, ЗИПы и ремкомплекты, шины, стёкла и кузовные элементы, коими богаты были армейские склады для этой устаревшей модели. (Военные называют это «концентрировать материальные ценности».)

Ну а сам двигатель армейского трудяги к тому времени был изношен стараниями многочисленных рядовых из далёких и близких аулов или хуторов, потому требовал капитального ремонта. Так он и попал к Юрию Ивановичу и в тот день был аккуратно разобран до винтика и разложен на верстаке.

Пока отец беседовал со старым другом, записывая размеры ремонтных поршней, требуемые сальники и прокладки, я как заворожённый смотрел под капот «Ауди». Непонятные клапаны и датчики, надписи на немецком и английском – звездолёт, да и только!

Юрий Иванович заметил мой интерес и подошёл:

– Увлекательно, Вовка?

– Ага! Только не понятно ни фига, дядь Юр!

– Да ничего тут непонятного нет. Запомни: бензин везде горит по одним законам, а металл – везде металл, хоть в Берлине, хоть в Зимбабве. Поймёшь принципы – загадок не останется.

Следующие полчаса прошли за рассказом о том, почему двигатель потребовал ремонта, в какой плоскости изнашиваются стенки цилиндров и валы, как притираются клапана и почему именно инженеры меняют мир. Разговор перешёл на запчасти и их редкость для иномарок.

– Вот смотрите, вчера из столицы прокладку для неё забрал.

Юрий Иванович взял с подоконника два продолговатых листа фанеры, сложенных между собой и перевязанных шпагатом, потянул за узелок.

– От Димы-прокладочника привёз, на заказ москвичи делают. Только не урони! Ну и тем более не гнуть, а лучше вообще не прикасаться.

В моих руках на листе фанеры лежала прокладка. Очень сложная по форме (как мне тогда показалось), без всякой упаковки или маркировки. На фанерке были карандашом записаны какие-то цифры – вероятно, Юрий Иванович делал для себя служебные отметки в электричке Москва – Тула на обратном пути.

Так первый и последний раз в жизни я держал в руках прокладку, изготовленную в «Механике», – других после не попадалось, а нынче их для серийных двигателей не делают, как я понимаю.

Были потом многие другие прокладки, и проходили через мои руки, и уже своим клиентам я рассказывал о том, как изнашиваются валы и стенки цилиндров, и почему именно инженеры изменяют мир… Были эти прокладки фирменные и не совсем, немецкие, китайские, корейские, оригинальные и не всегда.

Но такой больше не было – из «Механики». Я в свои четырнадцать лет и не знал этого названия, а вот прозвище «прокладочник» запомнилось. Мог ли я тогда, в гулком и полутёмном цеху остановленного и пустого, как космос, НИИ Мотопрома, предположить, что через двадцать с лишним лет я познакомлюсь с человеком, который, вполне возможно, своими руками и вырубал ту самую прокладку? И мы будем говорить всё о том же: как изнашиваются детали и о том, что именно инженеры меняют этот мир к лучшему?

Конечно, нет. Тогда, среди остановленных станков и разобранных двигателей, я просто стоял и смотрел на прокладку ГБЦ для красной «Ауди» как на причудливое украшение или тонкую работу неизвестного мастера.

Юрий Иванович забрал из моих рук заветную фанерку, посмотрел на свет вдоль прокладки одним глазом, бережно накрыл её вторым листом и завязал шпагатом. Протянул руку отцу и сказал с улыбкой:

– Смотри, Григорьич, мальчишка-то интересуется. Отдашь в подмастерья?

– Захочет, так отдам, пусть сам решает. А запчасти завтра привезу к обеду.

Мы ушли, а мастер остался – всё такой же худой и аккуратный, сноровистый и спокойный в своём привычном мире.

Но я тогда не пошёл к нему в подмастерья. Почему? Сложно объяснить, дело даже не в житейской суете и не в рядовом разговоре старых друзей. В то время, летевшее кувырком под откос вместе с остатками огромной страны, ценности были другие. Вернее, немногие тогда вообще понимали, что есть какие-то ценности и что будет завтра по-настоящему востребовано и нужно людям.

Вот Юрий Иванович понимал…

А я стал юристом. Посредственным юристом, если честно. Это тогда было модно и престижно, связывалось с надеждами на перспективу и стабильность.

Потребовалось прожить двадцать лет, получить два диплома с отличием в областях, не имеющих никакого отношения к авторемонту, пройти путь от офиса до собственного автосервиса, чтобы найти и понять по-настоящему своё. Чтобы оценить значение мира, в котором нет оценочных суждений и прений сторон, а чёткий ответ на любой вопрос даёт микрометр и нутромер. Ирония судьбы, да и только!

Расскажу ещё один случай. Было в нашем городе такое предприятие – авиаремонтные мастерские. Огромные заводские корпуса, кран-балки – и станки, станки, станки, самые разные.

Брошенные и остановленные, в цехах, где размёрзлись и полопались трубы отопления, ибо не нашлось человека, догадавшегося их слить, когда за неуплату предприятие отключили от теплосети.

В тот день, когда я попал туда, предприятие выглядело так, что Тарковский без всякой подготовки мог бы снимать своего «Сталкера». Занесённое снегом до второго этажа, с узкими тропками между корпусами, в которых царил хаос и запустение.

Мы вывозили оттуда химическую