и даже птиц: старушка и младенец, мужчины и женщины, кошка, ласточка с обгоревшими крыльями. Все это читатель видит глазами Мии-тян, которая хоть и выжила, но так и не выросла – ее тело навсегда осталось как у семилетней девочки. Папа, как и многие другие, пережившие бомбежку, вскорости умер от лучевой болезни.

Рисунки в книге многократно усиливают впечатление от рассказа. Груды обнаженных тел, непонятно – еще живых или уже мертвых, огонь, заливающий все вокруг, сменяющийся серыми струями жуткого дождя и страшной, совсем не веселящей душу радугой. Это история кошмара, катастрофы, последней остановки. Погиб целый город, разбита жизнь маленькой Мии-тян. Это полное разрушение, крушение жизни, а не нормальное ее развитие, где рождение, жизнь и смерть сменяют друг друга в естественном круговороте.

Книга «Хиросима» пытается поговорить о самом страшном с самыми маленькими. Конечно, дети такого возраста не читают книг сами, и те взрослые, у которых хватит решимости взять в руки такую книгу и прочесть ее ребенку, обязательно должны обсудить, объяснить и проговорить тяжелые, пугающие моменты. Но, безусловно, рассказ о Хиросиме не может и не должен быть самой первой книгой, в которой ребенок столкнется с понятием «смерть», сидя у бабушки на коленях.

Заключение

Что есть и чего не хватает

Художественной литературе вообще противопоказано поучать или вести, предлагать конкретные пути или создавать конкретную методологию.

Аркадий и Борис Стругацкие.

Хромая судьба

Автор, пишущий для взрослых, может не слишком заботиться о том, что за люди будут его читать, и уж тем более – какого возраста. Детский писатель позволить себе этого не может – он должен помнить о возрастных ограничениях[324]. До недавнего времени автора (а еще больше – издателя) очень волновал еще и другой вопрос: а кто будет читать – девочка или мальчик? К счастью, разделение на книги «для мальчиков» и «для девочек» успешно отживает свой век. Позволяя теме смерти вторгнуться в повествование, автор идет на немалый риск – особенно если это повествование для детей и подростков.

Мы обсудили более сотни таких книг, в которых смерть является важной составляющей рассказываемой истории. Многие из них, кстати, скандинавские – и мы вправе спросить: а правильно ли поступают те же шведы, вводя в любую детскую книгу трагедии, мотивы смерти и похорон? Но вспомним – ведь и в русской литературе смертей предостаточно. Иногда это даже возмущает начитанных школьников:

– Да Марь Иванна, что ж они все умирают-то? – спросил Препяхин. – В прошлой повести героя на войне убили, этот от болезни умирает, Муму утопили. Сил нет их всех жалеть!

Класс грохнул. Марь Иванна впала в ступор.

– Настоящая серьезная литература всегда трагична, – выдавила она.

Таня задумалась, отключившись от того, что происходило в классе. «Мальчика из книги жалко. Хороший мальчик, способный. И умер. Но я больше люблю, когда не умирают, – подумала Таня. – Я люблю, когда болел-болел, а потом выздоровел. Потому что когда болеешь, а потом выздоравливаешь, сразу хорошо. А тут умер. Плохо. Навсегда»[325].

Русская детская литература в разные исторические эпохи по-разному работает с темой преодоления смерти, особенно смерти детей. Здесь отчетливо выделяются четыре периода.

В дореволюционной литературе – сентиментальный, унаследованный от Диккенса и Бронте подход, столь явно выраженный у Короленко и в «институтских» романах Лидии Чарской. Главное тут – пожалеть, обнять, утешить, подарить игрушку.

Советская литература, «унаследовавшая» патриотический настрой дореволюционного времени, проповедует, как мы уже видели, героизм Мальчиша-Кибальчиша, Павлика Морозова, Зои Космодемьянской и множества других «смертников».

В эпоху оттепели разговор о смерти понемногу уходит из детской литературы, чтобы вернуться в постсоветское время, но уже в форме магического реализма – например, в произведениях Дины Сабитовой, Екатерины Мурашовой, Мариам Петросян.

Современный подход ярче всего выражен в книге Дарьи Доцук «Голос»: смерть надо понять, и, только поняв, можно ее принять. И эта точка зрения как раз во многом обусловлена влиянием того трезвого взгляда на смерть, какой предлагает скандинавская детская проза, оказавшая значительное влияние на молодых российских писателей.

Как же «правильно» ответить на вопросы детей о смерти – такие мучительные, такие непонятные? Кого ж устроит примитивное объяснение: выздоровел – хорошо, умер – плохо… Рассказывая о книгах, написанных на эту тему и предлагающих множество точек зрения, я попыталась представить как можно более широкую панораму ответов. Нет одного, общего для всех произведения для детей или подростков, которое бы ответило на все вопросы, а главное, добралось бы до сердца и ума каждого ребенка, их задающего. Еще труднее предложить правильные решения всех и всяческих сложных жизненных ситуаций. Не надо ожидать, что рассказанная в какой-то книжке история вдруг – волшебным образом – все переменит и дети перестанут огорчаться, узнавая о смерти близких или домашних питомцев.

Задача хорошей книги, соприкасающейся с темой смерти, совсем не в этом, как не в этом и задача взрослых, пытающихся обсуждать трудную тему с детьми. Более того – если дети разучатся огорчаться, будет очень печально. Задача хорошей книги – научить детей сочувствию и пониманию горя окружающих и (что еще труднее) помочь им разобраться в своих собственных чувствах. Ведь тема смерти сопутствует нам с самых первых лет жизни, с первых колыбельных. Вот уже пришел серенький волчок, чтобы схватить детку за бочок, вот уже колыбелька упала с обломившейся ветки вместе с младенцем, а три мудреца отправились по морю в тазу и не вернулись – попали в грозу.

С давних пор во время празднования еврейского праздника Песах (Пасхи) детям поют песенку «Хад гадья» («Козочка»). Поют ее обычно на веселый мотив, но история-то в ней очень грустная, и служит она напоминанием о том, что никто не уйдет от смерти. Маленькую козочку, купленную ребенку в подарок, задирает свирепый кот, кота убивает собака, собаку бьет палка, палка сгорает в огне, огонь заливает вода, воду выпивает вол, вола режет мясник, за мясником приходит Ангел Смерти, а Господь отнимает карающий меч у Ангела Смерти и умерщвляет его. Конец[326].

Когда я подбирала книги для каждой главы, мне нередко приходилось (а главное, хотелось) соединять, на первый взгляд, несоединимое – классику девятнадцатого века и новейшую повесть века нынешнего, длинный подростковый роман и книжку-картинку, бестселлер, переведенный с другого языка, и произведение, написанное по-русски. И получается, что человечество не так уж сильно изменилось за относительно недолгое время существования детской литературы – тема смерти волнует детей в любом возрасте и в любой точке