сердец.

От сюзерена требуется мало —

Защитная и ласковая длань.

За это с удовольствием вассалы

Уплатят вам немаленькую дань.

Чем тучнее и сытее холопы,

Тем больше и у барина мошна.

Кобыла без овса не для галопа,

А лишь для скотобойни рождена.

А для чего казна и люд приказный?

Чтоб ел на злате властелин и двор,

Жестокий мироед, мздоимец разный,

Пузатый поп, а также плут и вор.

А как в такой большой стране иначе,

Где городов и сёл не перечесть?

За двести вёрст ты не услышишь плача.

А если тысяч пять, и даже шесть?

Вот и вершит там суд наместник жадный,

Не забывая и про свой карман.

Столица видит только вход парадный,

Внутри и сзади подлость и обман.

Казне всё время денег не хватает,

Хотя течёт из золота река.

К рукам злодеев злато прилипает,

И много их в пути издалека.

И кажется столичному вельможе,

Что, откусив очередной кусок,

Он мощь своей державы приумножил,

А то ему бедняге невдомёк,

Что чем страна размерами крупнее,

Чем больше запрещений и оков,

Тем меньше толка, и народ беднее,

И больше нужно пушек и штыков,

Чтоб удержать народ в повиновении,

И отбиваться от соседних стран.

Всё может рухнуть за одно мгновенье.

Живучей динозавра таракан.

Возможно, на штыках удастся Руссу

Взойти, снеся аулы, на Казбек.

Сидеть в седле великого Эльбруса,

Убив нас всех, но это не на век.

Гора стоит всегда, стоит озёрце.

Вот так же насмерть будем мы стоять.

Стремление к воле не убить вам в горце,

Как бег реки не повернётся вспять.

Казак лежал и слушал эти речи,

Не зная, что джигиту отвечать.

И думал: — для того, чтоб так далече

Он ехал, родила когда-то мать?

Он с плугом дома жил, не зная горя.

Ему неплохо было на Дону.

И ничего плохого этот горец

Не сделал, чтоб идти в его страну.

Чеченец продолжал: — ты слаб от раны.

Здоровья у тебя на медный грош,

Поэтому зарезать как барана

Я не могу, ты может, сам помрёшь.

Сейчас ты шашку не поднимешь даже.

Моя сестра присмотрит за тобой.

Она промоет раны, перевяжет,

Но если ты останешься живой…

Когда от края отойдёшь могилы,

Зарезать в честной схватке я смогу,

Набравшегося бодрости и силы,

С оружием в руках, лицом к врагу.

Да, если будет твой клинок острее,

Хотя мне в это верится с трудом,

И ты мне сможешь перерезать шею,

То, взяв коня, вернёшься в отчий дом.

Он встал и вышел, голова кружилась,

Как будто в омут угодил казак.

В виски воткнулось огненное шило.

Закрыв глаза, он угодил во мрак…

Вдруг замелькали призрачные тени.

Смешалось всё у парня в голове.

То видел он себя на грязном сене,

То на поляне солнечной в траве.

Вот проплывают, голубые дали,

И паруса большого корабля.

Потом как две звезды в ночи сияли

Глаза девичьи цвета миндаля.

Душистый стог, копна волос девичьих.

Потом его кольнул терновый куст.

Под переливы дивных песен птичьих,

Пьянил медовый запах мягких уст…

Вдруг он открыл глаза и у постели,

Пред ним сидела девушка в платке.

О том, что спал он не одну неделю

Он понял по щетине на щеке.

Кусок лепёшки, оторвав робея,

Кумыс в пиалу налила она.

Казак, срывая пелену Морфея,

Узнал глаза миндальные из сна.

Сидела кротко девушка, вздыхая.

Она не знала русских слов совсем.

Ему в глаза смотрела не моргая,

И он был для чеченки глух и нем.

Но было в этом нежном взгляде что-то,

Что поразило сердце казака.

Горячая душевная забота

Понятнее любого языка.

К чему слова когда язык желаний,

Как шелест листьев, аромат травы.

Горячее неровное дыханье

Красней речей, о многом говорит.

Как получилось, что один всех краше?

Понять не просто даже мудрецу.

Но что-то сильно манит сердце наше

К обычному, для прочих всех, лицу.

Забота в чувства выльется порою,

И не всегда понятно, почему

Становимся лирическим героем.

Мы любим в нём своё добро к нему.

Обычный взгляд нам стал казаться жгучим,

Который в мир неведомый манит.

Обычное явление — могучим.

Становится пунцовым цвет ланит.

Так хочется медовыми устами

Прижаться к этим жиденьким усам.

Особенно когда юнец перстами

К трефовым прикоснётся волосам.

Скользит по шее и плечам несмело

Рука, не смея свой продолжить путь.

Из платья на свободу рвётся тело,

И белая нетронутая грудь.

Вот, наконец, она в руках горячих,

И меж губами больше нет преград.

В груди сердечко, словно заяц скачет,

И стан девичий пламенем объят.

Забыв про веру, ход часов и брата,

Себя отдала юноше во власть.

И была в этом чуде виновата

Безумная безудержная страсть.

Казак, сбегая с гор потоком страстным,

Впадал в неё как ручеёк в реку.

Не думая о том, что в день ненастный

Девичьи чары в омут увлекут.

И день настал, абрек явился в саклю.

Звучал гортанный глас как приговор:

— Да, ты окреп, в руках удержишь саблю.

Бери её и выходи во двор.

Юнец зашёл в круг чёрных бородатых

Джигитов, посмотрев поверх голов.

И обозначил саблею поднятой,

Что к смертной схватке он уже готов.

Он, двигаясь по кругу осторожно,

Не торопился нанести удар.

Не тратя силы для движений ложных,

Готовился к прыжку как ягуар.

Он вспомнил, как учил его десятник

Не вкладывать в удары весь свой вес.

Казак скользил, не становясь на пятки,

Но был джигит проворен словно Бес.

Он был пластичней сыромятной плётки,

Несущегося коршуна быстрей.

И пару раз движением коротким

Он доставал клинком до газырей.

Вдруг горец, словно сокол встрепенулся.

Как молния сверкнул его кинжал,

И в грудь незащищённую воткнулся.

Казак на камни острые упал.

Движение его победным стало.

Викторию справляет сын Куры,

Не ведая